Случайно увидел в интернете письмо, которое никак не могло оставить меня равнодушным. Поэтому вынужден заявить следующее.
Я совершенно исключаю саму возможность написания Митрополитом Виталием такого письма. По многим признакам. Владыка Виталий не имел никакого интереса ко всем, кто отпал от РПЦЗ, и не мог писать письмо вл. Валентину, тем более, что знал и, я надеюсь, помнил о наложенных на него прещениях. Также владыка Виталий никогда не писал по новой орфорграфии (просто не умел), и он никогда не делился своими намерениями. У него был круг близких (или приближенных) к нему людей, но вл. Валентин в этот круг никогда не входил. Вл. Валентин был близок к Епископу Григорию (Граббе) и о. Владимиру Шишкову, с которыми у Митрополита Виталия были весьма натянутые отношения.
Я не знаю и не понимаю, кому и зачем понадобилось изготавливать нижеприведенное письмо, поскольку ни вл. Валентину, ни, тем более, Митрополиту Виталию оно авторитета прибавить никак не может.
Не опубликованные по сей день письма митрополита Антония († 1936) к митрополиту Флавиану (Городецкому), написанные в 1905–1915 годы, интересны не только с церковно-исторической точки зрения, но, главным образом, тем, что передают дух той переломной в судьбах России эпохи, а также показывают образ мыслей иерарха, сыгравшего значительную роль в жизни Вселенского Православия.
Получатель сих писем, владыка Флавиан, известен как святитель, отличавшийся любвеобильностью, милосердием и прозорливостью. В 1903 году он был возведен в сан митрополита Киевского и Галицкого. В разные годы владыка Флавиан являлся почетным членом Казанской, Санкт-Петербургской и Киевской Духовных академий. Господь открыл своему верному слуге митрополиту Флавиану в духовном видении нечто о будущем Русской Церкви. Преставился владыка в 1915 году, оставив по себе у пасомых самые добрые воспоминания. Поэтому не удивительно, что именно этому благодатному архипастырю поверял владыка Антоний свои самые сокровенные мысли. Его письма к киевскому святителю можно даже назвать исповеданием помыслов.
Вопросы, поднимаемые владыкой Антонием, в то время возглавлявшим Волынскую кафедру, самые разные, но главная тема одна — скорбь о тяжелом положении Церкви, об увядающей на глазах Святой Руси. Письма, охватывающие период 1905–1908 годов — время первой русской смуты, как бы разделившей две эпохи, — наполнены трагизмом и скорбью, которые понятны русской православной душе. Ситуация после событий 1905 года изменилась к худшему, появилась какая-то обреченность; в одном из писем владыка пишет: «Везде говорят о реакции, о вразумлении, но не верю я в ее прочность. Дела идут скверно, особенно церковные: церкви все более пустуют, а люди все более становятся бессовестными. Если до революции мы были недовольны раздвоенным настроением русской жизни, то теперь это время нам представляется как бы потерянным навсегда... Приходит начало конца» (9 января 1908 г.).
Из писем владыки Антония видно, что революционные, антихристианские настроения наводнили общество при попустительстве священнослужителей, многие из которых уже безнадежно были отравлены духом времени. Святитель постоянно сетует на церковников, которые сами же рассеивают стадо Христово. Он пишет: «Грустное, подавленное настроение по поводу совсем замерзшей церковной жизни...» (25 июня 1907 г.). Вывод однозначен: «...разложение Церкви будет идти все дальше и дальше» (15 февраля 1908 г.).
Как известно, владыка Антоний всегда уделял большое внимание духовной школе, подготовке будущих служителей Церкви. Поэтому его постоянная боль — удручающее состояние духовных академий и семинарий. Только несколько правомыслящих профессоров и небольшое число монахов-студентов были отрадой владыки. А рутинное большинство вызывало постоянный праведный гнев ревностного святителя. Подобно древним пророкам, окруженным беззаконниками, он взывает: «Увы, погибаем совсем... Ведь цель профессоров... в том заключается, чтобы, добившись автономии, убить ученое монашество» (19 июня 1905 г.). «Если Св. Синод поступится насилию и противоканоническим желаниям беспоповской автономии, то забастовка охватит все семинарии, а затем начнет переходить на приходское духовенство»; «...Теперь нужно: все академии закрыть, а затем собрать в одну или две академии профессоров, не сочувствующих автономии, и студентов, а прочих профессоров выгнать... и студентов исключить навсегда. Оставшиеся академии обставить строгими правилами, а профессоров обязать новою вероисповедною присягой... Ведь московские профессора просят “свободы преподавания”, то есть права отрицать в своих курсах Божество Иисуса Христа и вообще Символ Веры. Если мы будем плодить еретиков в церковной школе, то что нам ждать за это на Страшном Суде?» (8 октября 1905 г.).
«Вступитесь за духовную школу, — призывает владыка Антоний, — ведь она и без того наполовину убита и еще вновь подбита глупейшей реформой...» Из нее вытравливают «последний остаток религиозного начала» и поддерживают «только грубо сословный дух и нигилизм», «...меня бы мучила совесть, если бы я не сказал своего слова в защиту издыхающей церковной школы» (12 марта 1907 г.).
«...Академии так низко пали за эти три года, так далеко отошли от своей задачи, что хоть Архангела Гавриила посылай туда ректором — все равно толку не будет»; «...50 студентов с учащимися попами ходили по пещерам (Киево-Печерской лавры. — и. В.), и никто ни к одним мощам не приложился; на сходке вотировали требование об отмене постов в академии... Я подумываю подать в Синод рапорт о необходимости составить правила для поведения академического духовенства» (22 ноября 1907 г.).
«Учащиеся в академии (Киевской. — и.В.) попы целыми месяцами не ходят в церковь, а штатских студентов во всех академиях на воскресных обеднях бывает 7–10 человек. Попы едят перед служением... утром, демонстративно. На сходках бывает по несколько попов в крайне-левой, а в левой — большинство; это во всех 4 академиях»; «...Когда благоразумные студенты возражают попам на сходке: это несогласно с основными догматами христианской веры, — то им отвечают, — я догматов не признаю. И вот толпы таких звероподобных экземпляров наполняют наши школы в виде законоучителей; о tempora, o mores!.. я снова еженедельно бываю в той семинарии и посещаю все прочие учебные заведения, духовные и светские. Все тихо, но все омертвело в церковном отношении... В Московской академии доцент читал о Златоусте, как сатирике, один студент — как о республиканце, а другой — как о социальном анархисте»; «...Только 4 профессора правых осталось, а прочие все левые. Конечно, наилучше было бы закрыть 2 академии, а консервативные силы сосредоточить в двух, изгнав всех нигилистов...» (28 ноября 1907 г.). «...Все-таки в Киевской академии нет глумления над верой, как в прочих» (26 апреля 1908 г.).
«...Вообще, отцы-попы никогда искренно не сочувствовали религиозной профессиональной задаче духовной школы, а только ее сословному назначению: выводить в люди их детей. Семинария... притихла, но все же остается учреждением скорее вредным, чем полезным, да и впредь ни на что хорошее нельзя надеяться...» (7 марта 1908 г.).
Зная и видя все это, не требовалось быть прозорливцем, чтобы сделать вывод о том, что положение Русской Церкви, а значит, и всего общества будет только ухудшаться. И действительно, годы шли, а тучи над Россией становились все чернее. Новые и новые случаи беззакония (на этот раз в одной из соседних епархий) заставляют владыку Антония буквально вопиять к небесам: «...Боже мой, Боже мой! До чего же мы дожили? В какой атмосфере живет... Церковь? В атмосфере разврата, лжи, обмана, лести и упадничества... Но неужели же ложь восторжествует, разврат поднимет голову и сатана будет победителем?» (25 октября 1910 г.).
Так кто же победил в том затяжном сражении, очевидцем которого довелось быть владыке Антонию? Ответить на сей вопрос и сегодня представляется не простым делом. С одной стороны, гибель Российской империи с ее тысячелетними православными устоями, безусловно, стала победой лукавого. Но стоит задуматься и над тем, что было бы сейчас с русским обществом, если бы тогда не пролилась на русскую землю чаша гнева Божия?.. Ответы могут быть разные, но приведенные отрывки писем митрополита Антония четко определяют диагноз болезни современного ему общества: безверие. А эта болезнь не исцеляется сама собой, она требует врачевания. Здесь мы подходим к очень интересной теме, осмыслить которую дело будущих церковных историков.
Господь услышал молитвы владыки и как бы предоставил ему возможность воплотить его сокровенные чаяния. Русская Зарубежная Церковь, первым возглавителем которой он стал, создавалась с учетом накопленного опыта, как положительного, так и отрицательного. Все революционно и либерально настроенные эмигранты не вошли в Зарубежную Церковь или со временем отпали от нее. Владыке Антонию и единомысленным с ним архиереям уже не приходилось тратить силы на то, чтобы все время удерживать на плаву тонущий церковный корабль, как это было в предреволюционное время.
Поражает и тот факт, что в рассматриваемых нами письмах владыки Антония, относящихся к дореволюционному периоду, встречаются мысли, брошенные как бы вскользь, но так или иначе реализовавшиеся в перспективе. Например, владыка однажды заметил, что «вообще-то хорошо подчинить заграничных (русских. — и. В.) попов контролю, но уж выбор-то больно жалкий!» (22 ноября 1907 г.). И вот, по промыслу Божию, он сам стал первоиерархом Зарубежной Церкви, хотя уже и в других исторических условиях.
Крайне интересны пророческие характеристики, данные митрополитом Антонием в своих письмах некоторым лицам, имевшим впоследствии важное значение в церковной жизни. Имеются упоминания о митрополите Сергии (Страгородском), в то время занимавшем Финляндскую и Выборгскую кафедру и являвшемся в определенном смысле учеником и последователем владыки Антония. Когда в 1905 году революционная профессура стала требовать реформы духовной школы, то, по словам владыки Антония, «преосвященный Сергий... поколебался в вере» (19 июня 1905 г.). Двумя годами позже митрополит Антоний дает владыке Сергию еще более резкую и нелицеприятную характеристику, обличая его излишнюю мягкость (10 февраля 1907 г.). В другой раз владыка Антоний замечает: «преосвященный Сергий... в поле не воин» (22 ноября 1907 г.).
Необходимо отметить и взгляд митрополита Антония на экуменический вопрос (как сказали бы мы сегодня), или, если говорить точнее, на догмат о Церкви. Так, в одном из писем владыка отмечает, что собирается дать «обстоятельный ответ американским (инославным. — и. В.) епископам касательно пресловутого вопроса “соединения церквей”, и пояснить им, конечно, с любовью, что Церковь никогда не могла разделиться, а принять кающихся еретиков всегда согласна — вторым или третьим чином» (16 февраля 1915 г.). Эта высказанная тогда оценка важна для нас потому, что ныне «православные экуменисты» пытаются оправдывать свои соблазнительные действия заявлениями о том, что якобы в дореволюционное время церковное сознание было сплошь экуменическим. Ложность подобных заявлений обличают вышеприведенные слова митрополита Антония.
Из писем преосвященного Антония (Храповицкого), сего душеспасительного источника, можно почерпнуть еще много назидательного для наших времен. Думается, мы должны поучиться у владыки величайшей христианской добродетели — трезвению. Если во времена царской России духовная атмосфера мира была настолько отравлена, что, по словам митрополита Антония, не стоило ожидать улучшения, то чего ждать сегодня, когда тайна беззакония уже готова совершиться... Это не должно повергать нас в уныние, но должно духовно бодрить нас, стряхивая с души мертвящий дурман мечтательности, которым заражено все «экуменическое христианство», и готовить нас к жесточайшим искушениям последнего времени. Итак, будем бдеть и трезвиться. Истинным христианам не страшна духовная ночь, объявшая мир, ибо для них «это — ночь бдения Господу...» (Исх. 12, 42).
Источник: Письма Антония (Храповицкого), архиепископа Волынского, к митрополиту Флавиану (1905–1915 гг.). Фотокопии оригинальной рукописи. Архив издательства Св.-Троицкого монастыря, Джорданвилль, США.
Остановить войну на востоке Украины может только устранение её причин. Причина эта в нас. Мы сами себе выбираем свою судьбу и жизнь. Такое мнение в интервью Интернет газете «Взгляд из Одессы» высказал Высокопреосвященнейший Митрополит Агафангел (Пашковский), Первоиерарх Русской Православной Церкви Заграницей.
«В очень давнее время, в какой-то стране свирепствовала шайка разбойников, наводившая ужас на окрестное население. Атаман этой шайки потерял все человеческие чувства и совершал неслыханные, непередаваемые словами, злодеяния.
В воскресенье, 8 февраля, память святых Новомучеников и Исповедников Российских. Фильм о прославлении их в Русской Зарубежной Церкви 1 ноября 1981 года. Возглавил это прославление Первоиерарх РПЦЗ, ныне и сам прославленный во святых, Митрополит Филарет (Вознесенский).
Если судьба вас занесла в Буэнос-Айрес, то прежде, чем отправиться изучать особенности аргентинского образа жизни, посетите православных храм – собор Святой Троицы. Отстояв воскресную службу и пообщавшись с местным батюшкой, вы поблагодарите Провидение, «Добрый Ветер», который вас привел в Южную Америку. Ибо вы откроете в себе непреложный смысл своей русскости и православности.
За много тысяч морских миль! Мотив танго, который играл в вашей душе, когда вы предвкушали встречу с Аргентиной, уступит место молитве. Вы будете рассеяно гулять по Буэнос-Айресу и пытаться найти в потоке испаноязычной речи знакомые, родные, наречия. И когда, наконец, вы услышите русские слова, вы испытаете сильный порыв – подойти и троекратно поцеловаться с земляком. А потом на берегу океана встретить вместе рассвет за рассказами о том, что вы открыли в Соборе Святой Троицы.
Испанские колонизаторы Аргентины назвали Буэнос-Айрес «Городом Пресвятой Троицы и Портом нашей Госпожи Святой Марии Добрых Ветров». Добрые ветры принесли в Южною Америку много разных нородов, в том числе и русских. К концу XIX века в столице Аргентины нашли тихую гавань более 50 000 выходцев из Российской империи. Встал вопрос о строительстве православного собора, и в декабре 1898 года, в праздник Святителя Николая Чудотворца, в присутствии дипломатического корпуса и представителя президента Аргентины был заложен Собор Святой Троицы. Храм был построен в стиле московских церквей XVII века в два этажа. Ее расписывали художники В. Беляев. В. Павлов, Г. Нестеров, А. Рябушкин; венецианская мозаика была подарена академиком И. Фроловым. Фирма Кузнецова изготовила уникальный фарфоровый иконостас. Афонские старцы пожертвовали святые мощи. Русский православный храм стал известен всем и каждому в Буэнос-Айресе великолепной архитектурой (проект крупнейшего аргентинского архитектора того времени, племянника русского консула А. Кристоферсона), редкостными отделкой и украшениями.
Молитва святей блаженней Ксении, бездомней страннице Петрова града
О препростая образом жития своего, бездомная на земли, наследнице же отца небеснаго, блаженная страннице Ксение! Якоже прежде к надгробию твоему припадавшии, сице ныне и мы, к тебе прибегающе, просим: помолися яко да направятся стопы наша, по словеси Господню, к деланию заповедей его и да не возобладает родом нашим от безбожник всеянное беззаконие душетленное, но еще да узрим вси града твоего и страны ти присныя Российския от настоящия беды лютыя избавление. Утаившая себе от мудрых века сего, но Богу знаемая, испроси же смирения, кротости и любве залог в сердца наша, в молитвах веру, в покоянии надежду, в трудех крепость, в болезнех милость исцеления, всегоже жития поне отныне обновление. Яко да ублажающе тя, со умилением исповемы Отца и Сына и Святага Духа, Троицу Единосущную и Нераздельную во веки веков.
Евхаристия — главное Таинство Церкви, установленное Господом Иисусом Христом накануне Его спасительных страданий, крестной смерти и воскресения. Участие в Евхаристии и причащение Телу и Крови Христовым является заповедью Спасителя, через Своих учеников сказавшего всем христианам: «Приимите, ядите: сие есть Тело Мое» и «пейте из нее все, ибо сие есть Кровь Моя Нового Завета» (Мф. 26, 26-28). Сама Церковь есть Тело Христово, а потому Таинство Тела и Крови Христа видимым образом являет мистическую природу Церкви, созидая церковную общину. Духовная жизнь православного христианина немыслима без причащения Святых Таин. Приобщаясь Святых Даров, верующие освящаются силой Святого Духа и соединяются со Христом Спасителем и друг с другом, составляя единое Тело Христово. Таинство Евхаристии требует особого к нему приготовления. В Церкви само время — будь то время человеческой жизни или история всего человечества — есть ожидание и приготовление для встречи со Христом, а весь ритм богослужебной жизни — ожидание и приготовление к Божественной литургии и соответственно к причащению, ради которого она и совершается.
Православные русские люди! Крайнее время теперь говорить повсюду и во всеуслышание то, о чём, по чувству ложного стыда, не любят говорить, о чём боятся говорить в наш лукавый век — век всяческих компромиссов и сделок со своей совестью.
В 45 километрах от Петрограда находится маленький городок Гатчина, хорошо известный всем петроградцам своими садами, парками и дворцом. В доброе старое время многие столичные жители приезжали в Гатчину «на дачу». В этом городке перед революцией проживала одна монахиня Мария, которую знали не только жители Гатчины, но и многие жители Петрограда. Революция 1917 г. застала матушку Марию в постели.
Кирилл Александров «В какой-то момент потрясенный зритель если не понимал умом, то чувствовал интуитивно: "Вот они, проигравшие и побежденные, они — русские. Безусловно. А мы тогда — кто? Я — кто?"» Рецензия на документальный сериал Михаила Ордовского-Танаевского о Русском корпусе, общественный просмотр которого прошел 16–17 декабря в Петербурге.
Великолепный фильм Михаила Ордовского-Танаевского. Главное культурное событие 2013 года. Ничего подобного о русской эмиграции до сих пор снято не было.
С 26 по 28 января под Киевом прошел шестой международный сонм пророков, организатором которого выступает Украинский Евангельский Альянс (УЕА) и церковь «Утренняя звезда», сообщает Христианский Мегапортал invictory.com со ссылкой на пресс-службу УЕА.
О. Алексий Ионов писал: «... лучшее время моего пастырства - время, проведенное в Псковской Миссии, хотя внешне оно протекало в самой суровой обстановке. Кругом партизаны. Встреча с ними - конец. Им не втолкуешь, что мы проповедуем Христа Распятого. Мы на этой стороне - значит, враги... Бог хранил меня, хотя и были самые «злые состояния»... Преждевременная седина - следы этих переживаний».
1. Рига-Псков
Это были дни августа 1941 года, когда группа православных священников из Риги только что прибыла в Псков для организации церковной жизни в северо-западных областях России, оккупированных германскими дивизиями. Необходимость в Псковской Миссии была осознана митрополитом Сергием, Экзархом Латвии и Эстонии, сразу же, как только стали поступать первые просьбы из Пскова и других городов о присылке священнослужителей в эти места.
Громадный край от ст. Сиверской, что под Петроградом, до Опочки был давно превращен советской властью в церковную пустыню. Некогда прекрасные храмы были разрушены, поруганы, превращены в склады, мастерские, танцевальные клубы, кино и архивы. Репрессированное духовенство в основной своей массе погибло в концлагерях Сибири. Два-три уцелевших подсоветских священника, запуганных, душевно-усталых и неподготовленных, никак не могли взять на себя труд организации церковной жизни населения в несколько сот тысяч человек. А духовный голод, жажда церковной молитвы, таинств и проповеди остро ощущались в этих местах.
Немецкие власти долго не соглашались на организацию Псковской Миссии; в конце концов, они дали свое согласие на поездку 15 православных священников из Прибалтики в страну «за чертополохом».[ 1 ]
Я был одним из посланных церковной властью в эту Миссию священников. Все, что я пишу сейчас, может быть, будет небезынтересно в наше время, когда о русском народе пишут кто угодно и что угодно.
Получив согласие соответствующих властей на посылку миссионеров в Псковский и Новгородский край, митрополит Сергий предписал целому ряду священников, тем, кто помоложе, отправиться в Псков, без каких бы то ни было предварительных разговоров с ними. О нашем личном согласии никто не справлялся. Все делалось в рамках церковной дисциплины, церковного послушания. Это первое, что необходимо отметить. К чести нашего духовенства, никто не отказался от участия в Миссии, от церковной работы в тех местах, где годами не звучало слово Божие, не совершались богослужения, где народ молился лишь «про себя», сокровенно. Всем было ясно, что здесь нечто экстраординарное. И, хотя поездка в Псков неизбежно была связана со всеми трудностями и опасностями военного положения, она, тем не менее, состоялась. Следует указать и на тот факт, что со стороны немецких властей никаких инструкций специального или специфического характера Миссия не получила. Если бы эти инструкции были даны или навязаны, вряд ли наша Миссия состоялась. Я хорошо знал настроение членов Миссии. С немцами мы все считались по принципу - «из двух зол выбирай меньшее». Что немцы - зло, никто из нас не сомневался. Ни у кого из нас не было, конечно, никаких симпатий к завоевателям «жизненного пространства» нашей родины. Глубокое сострадание и сочувствие к бедствующему народу, нашим братьям по Вере и по крови, - вот что наполняло наши сердца.
Итак, мы тронулись в путь. Направление - Псков-Новгород. Единственная цель - помочь народу, впавшему «в разбойники» (Лк. 10). Некоторые из нас предполагали встретить в России пустое поле в религиозном отношении. Они очень ошиблись. Там мы нашли такую напряженную духовную жизнь, о которой за рубежом и не догадывались. Но все это - при полном отсутствии, конечно, нормальной церковной жизни. Устроить, организовать приходскую жизнь и стало нашей задачей.
В древнем Пскове
Древний Псков - русский Нюрнберг - стоит на реке Великой. Город незабываемого очарования. Сердце города - Кремль с Троицким собором. Прекрасный кафедральный собор доминирует над всем Псковом.
«За Святую Троицу» - старинный клич псковичей!
Сколько полегло их с этим восклицанием на устах на городских стенах, отражая приступы немецких рыцарей, ляхов и литовцев.
Троицкий собор - самая великая святыня всего Псковского края. Там хранились мощи свв. благоверных князей Псковских Всеволода-Гавриила († 1138), Довмонта-Тимофея († 1299), тут же висел Довмонтов меч. Стояли гробницы местночтимых псковских архипастырей, еще не прославленных Церковью.
Большевики осквернили собор при первой возможности. Чудный храм стал антирелигиозным музеем. В Мирожском монастыре, что стоит на берегу Великой - на Завеличьи - изумительные фрески XII века. Даже большевики называли этот монастырь - музейный объект № 1. Он давно пустует, конечно, как и другой, Иоанновский женский монастырь. Прелестные церкви особой, неповторимой псковской архитектуры, наполняющие улицы города, разрушены, осквернены. Город Русской Славы, город великого благочестия стоит молчаливым укором новому времени, новым его поработителям.
Мы прибыли в Псков к вечеру 18 августа 1941 года, в канун праздника Преображения. В Троицком соборе только что окончилась служба; ее совершал, на неделю раньше нас приехавший из Латвии же, протоиерей отец С. Е.[ 2 ] Народ, переполнявший громадный храм, молча, уже в полной темноте (все светильники погаснут от порывов ветра в разбитые окна собора) подходит к амвону. Там заканчивается помазание освященным елеем. Нормально это делается, как известно, в середине всенощного бдения, но сейчас такая масса людей, что этот обряд продолжается и по окончании службы.
Подошли к амвону и мы... Светлый праздник Преображения встречали мы уже на Русской Земле, на родине своих отцов и прадедов, но в темноте... В этом было что-то символическое. Катакомбы все еще оставались катакомбами. Троицкий собор - вчера еще антирелигиозный музей, как бы мог сразу преобразиться, «прийти в себя», просветиться. Такие контрасты! Вчера - насмешки, хула и поругание. Сегодня - чудные церковные песнопения, веками звучавшие в этих стенах. Лики святых - предмет вчерашних иронических замечаний руководителей антирелигиозных экскурсий, а сегодня перед ними же благоговейно [стоит] коленопреклоненная толпа. Кто видел оскверненные храмы, тот знает, как трудно сразу «войти в себя», забыть то, что было, сосредоточиться. Со сложными чувствами легли мы спать в ту ночь в доме городского головы - русского псковича, - кто на кроватях, кто на полу, почти вповалку...
На следующий день все наши миссионеры приняли участие в праздничной Божественной литургии. Опять многотысячная толпа наполняла Свято-Троицкий собор, но сейчас он весь залит солнечным светом. Праздник Преображения - радостный праздник, и все лица молящихся просветленные. Первая встреча с русским народом. И эта встреча - в храме. Перед Богом, Который все видит, все знает и может многое простить!
Как благодарно переживают псковичи наш приезд. Как они внимательно вслушиваются в слова нашей первой проповеди. Без конца идут они под благословение, подводят к нам своих детей, целуют благословляющую руку. «Благослови, батюшка! Благослови, отец!» - звучит отовсюду. Кто-то после проповеди, подходя к кресту, шепчет на ухо, подсказывает: «Побольше говори о горнем Иерусалиме»... Древняя Русь. Как будто ничего не произошло. Как будто отвоевала Литва и снова ушла к себе, а город, быстро залечивая свои раны, начинает свою обычную нормальную жизнь, в которой Церковь занимает первое почетное место...
Проходим по улицам. Десятки лет некрашенные дома. Большей частью деревянные. Все расползается, все одряхлело. Советское строительство здесь представлено двумя-тремя уродливыми водонапорными башнями. Но все наше внимание обращено на население. Измученные лица, обтрепанное платье, скверная обувь - после нарядной, богатой, «капиталистической» Риги - так все выглядит невыгодно, убого. Но дело не во внешности, а в том, что и на улицах нас останавливают, подходят к нам, просят благословить. На улицах кучки народа. Нас с интересом рассматривают. Удивляются, наверное, нашей молодости, нашей хорошо сшитой, добротной священнической одежде.
Мы идем группой. Своеобразный крестный ход! Псковичи крестятся, вытирают слезы на глазах. Сон - не сон. Боятся поверить, что это наяву. Годами, ведь, не видели так спокойно, с достоинством проходящих «служителей культа», «врагов народа». Но население бедствует. Только что бежали красные. По пути отступления ими сожжены все продовольственные базы. Немцы добирают последнее. Но не привыкать русскому человеку к разорению. Судьба никогда не баловала его. Кое-как перебивается он и сейчас.
Третий день нашего пребывания в Пскове начинается для нас неприятным сюрпризом. Часов в пять утра нас поднимают на ноги немецкие солдаты с винтовками в руках. Проверяют документы и выводят на улицу наспех одетых. На улице накапливается уже большая толпа таким же образом взятых жителей города. Сразу же замечаю, что это только мужчины. Тут же передают, сообщают, что комендант города, генерал Балангаро-Гравена, в порядке репрессии за расстрелы немецких постов по ночам - решил интернировать все мужское население Пскова в один из лагерей под Псковским монастырем, в 60 км от города. На лицах наших миссионеров - растерянность: неужели вот этим и закончится наша миссия? Скоро, однако, выясняется, что для нас это - недоразумение, но что для остальных - это горькая действительность.
Плач и слезы оставшихся жен, матерей, детей наполняют древний город. Сколько раз оглашался вот такими воплями несчастных русских женщин этот город - в истории? Так наша Миссия практически начинает знакомиться с обстановкой на месте. Большинство депортированных, впрочем, скоро вернулись к своим семьям.
В Пскове мы прожили не больше недели. Быстро возник у нас контакт с местным населением. Нас сразу же стали просить послужить в разных пригородных церквах, наспех отремонтированных самими же верующими. Узнав о пребывании Миссии в Пскове, стали появляться ходоки и из более отдаленных мест: просить священников на приходы. Наступило время разъезда. Миссия должна была зарекомендовать себя на местах. Перед нашим разъездом к нам как-то случайно забрел немецкий пастор в военной форме. Пастора с Эльбы давно уже интересовало Православие. Мы с ним долго беседовали на религиозные темы. Он упросил нас спеть ему несколько православных песнопений. Для нас он спел ряд старинных хоралов. Так состоялась в древнем Пскове «экуменическая» встреча. Другого пастора я видел в Свято-Троицком соборе, с изумлением наблюдавшего общую исповедь двухсот-трехсот человек. Это были единственные встречи с немцами в Пскове, если не считать тех солдат, чуть ли не штыками поднявших нас в то нерадостное утро, о котором я уже упоминал.
Мне выпал жребий ехать в К., небольшой городок в 50 км от Пскова. Наняв какого-то «извозчика» с полумузейным экипажем, я тронулся в путь с отцом С. Е.[ 3 ], престарелым священником, возвращавшимся домой. Это был почтенный протоиерей, чудом спасшийся с группой других наших священников от расстрела при отступлении большевиков из Латвии в 1941 г. Он мне рассказывал, как били арестованных священников на допросах. Лицом об стол. Особенно они так мучили моего друга юности о. Я. Л.[ 4 ] Но почему же я, переживший год советской оккупации Прибалтики, не был арестован? Не дошла очередь. Фамилия моя, впрочем, уже называлась при допросах... На страницах советских газет меня уже именовали «мракобесом» за мои апологетические лекции, читанные в свое время. Круг суживался. По телефону все чаще спрашивали: «Отец Алексей дома?» - «Да, дома». - «Ну, слава Богу». - «Кто говорит?» - «А это не важно»... Сколько мы ловили на себе взглядов сожаления, сочувствия. Мы были обречены. Вспоминается, как однажды подходил я к нашему Рижскому кафедральному собору. Вижу знакомого священника. Он уже в штатском. По приятельски шутит, глядя на мою рясу: «А ты все еще проповедуешь?» В тон отвечаю ему: «На сие бо изыдох». Через несколько дней милый мой отец А. Н. пропал. Его арестовало НКВД. Но я отвлекся...
С отцом С. Е. мы едем в К. Серенький будничный день в конце августа. Едем медленно. Лошадка у нас не ахти какая. Под стать нашему экипажу. Я лично еду в полную неизвестность. На руках пропуск на гильзовой бумаге. Несложный багаж в одном чемодане. Отдельно пакет с медикаментами. Среди них преобладают дезинфицирующие средства. Нам придется жить, спать в разных углах. Кто попал на север, тот отпевал умерших от голода тут же в избе, гда на холодной печи плачут дети. Чем дальше на север, тем условия жизни труднее. Миссионеры голодают неделями. Никаких специальных пайков мы ни от кого не получали. На руках у нас были «хлебные карточки», выдаваемые местному населению.
...Скоро нас останавливает военный патруль. Оказывается, где-то рядом аэродром. Нас направляют в какой-то штаб. Я почему-то больше всего беспокоюсь за нашу лошадку: отберут или оставят? Не так просто продолжать путь per pedes apostolorum в незнакомых местах. Все обошлось, к счастью, благополучно. Нас отпускают, и мы продолжаем свой путь. К полудню останавливаемся у какого-то колхоза. Надо подкрепиться. Едем к первой избе. Перед нею колхозник средних лет молотит сноп ржи вручную - какими-то палками. Способ ультрапримитивный, но опытные люди говорят: ни одно зернышко не пропадает... Обычный вопрос: «Ну как? Одолевают немцы?» - «Немцы - ерунда, - твердо отвечает колхозник. - Они же берут только пол-урожая, а половину тебе оставляют» - «Значит, жить можно?» - «Да еще как! - поддергивает он головой. - Наши-то ведь все отбирали! Понимаешь?»
Мы чувствуем, что здесь суть дела сводится к вопросу: грабеж совершенный или полуграбеж, и что колхозник решает означенную проблему, как видно, на основе только арифметических соображений. Никаких патриотических эмоций, увы, за этим решением не угадывалось... На груди у колхозника я вижу самодельный крест из советской серебряной монеты. «Чтобы немцы за коммуниста не считали», - объявляет колхозник. На нас он смотрит без большого интереса. Вероятно, думает, попы, как попы. Выражение лица: нас ничем не удивишь... Усталость, нужда, забота о куске хлеба. Самодельные крестики мы потом освящали уже сами - сотнями! Народ их раскупал нарасхват. Едем дальше. По дороге почти никого не встречаем. В колхозах по сторонам дороги большого оживления также не наблюдается. На многих крышах нет соломы. Скормили скоту еще до войны! Нищета сквозит отовсюду. Дороги, кое-как насыпанные, местами совсем разбиты. Немцы начнут позже за дорогами строго следить. Русские военнопленные в лютую зиму с 1941-1942 и в следующем году будут все время приводить их в порядок. Черные пятна на снегу - замороженные трупы - жуткие ветлы в снежную метель - и сейчас стоят у меня перед глазами... Не доезжая 10 км до К., встречаем двух женщин, одетых по-деревенски. В черных платочках. Это делает их похожими на монашек. Низко кланяются нам - опять-таки почти по-монашески - спрашивают:
- Куды это, батюшки, вы направляетесь?
- Едем в К.
- Неужто?
Отвечаем: «Да, да»...
- Господи, какая благодать! А мы-то ведь в Псков шли - раздобыть священника к Успенову дню...
Я уверенно говорю им: «Вертайте! Мы же к вам едем»...
- Господи! Радость какая! - шепчут обрадованные женщины. - Сам Господь послал нам батюшек...
Я никогда не забуду этих простых, верующих женщин! Сколько в них было желания, а главное - воли устроить праздник, помолиться, как следует. И вот - котомку с куском хлеба за плечи и, пешком, без документов, без денег - в Псков: «Слыхать, там батюшков много навезли!»...
Потом я узнал их ближе. С. - женщина средних лет, одинокая стахановка, золотые руки. Полумонашка. Ради Церкви все сделает. Ночь не поспит, а облачение к празднику будет готово. Для нее как будто и не было большевиков на Руси. Сразу же она вся растворилась в церковных делах, в церковных послушаниях.
В острове
Полусожженный город. Он также стоит на реке Великой. Один из старинных городов-крепостей на западных рубежах Московской Руси. На базарной площади собор екатериненских времен. Он давно закрыт большевиками. Они в нем устроили склад для зерна. Хорошо, что не осквернили еще до конца. Но внутри, конечно, все уничтожено. Ни одного престола (их было три), ни одной иконы. Только где-то под куполом остались не тронутыми ангелы... Настоятель этого некогда прекрасного храма протоиерей Вл. Ладинский был убит большевиками сразу же после октября 1917 г. Его тело чекисты проволокли по всем улицам маленького города. Его кровью напитались все камни на дороге. С любовью и благоговением вспоминали жители Острова этого пастыря, дерзнувшего с амвона предать анафеме власть интернациональных преступников. Десять лет тому назад, по крайней мере, - они еще так его вспоминали...
Сохранилась в относительном порядке церковь на кладбище Свв. Жен-Мироносиц, при большевиках - архив райкома. Церковь крохотная. Не больше ста человек могло войти в нее, а все остальные сотни стояли во время богослужения у порога на паперти и вокруг, жадно прислушиваясь к каждому возгласу из алтаря. В этой кладбищенской церкви я служил первые дни своего пребывания в Острове. Третья церковь в городе была превращена в кузницу, четвертая - самая древняя - на островке, между мостами - была полуразрушена.
Запомнилась служба под Покров Божией Матери (14 октября нов. ст.). Весь народ - «советский» - поет местным прекрасным распевом - «Величит душа моя Господа» - «Честнейшую». Прикладываясь, люди целуют икону праздника, подходят к елеопомазанию и - вот слышу, пение прерывается плачем, рыданием. О чем плачут в этот светлый праздник русские люди? От радости, что вот - дождались праздника? Или им припомнились пастыри, служившие в этом храме задолго до меня и поумиравшие давно уже в тюрьмах? Или припомнились им близкие, которых «фараоны» давно уже сгноили на крайнем севере в концлагерях? Много было причин этим слезам во время «Честнейшей»... Я помню только одно - разделяя скорбь своих новых чад духовных, я плакал вместе с ними...
Никита-политрук
Жить я устроился в полуподвальном помещении у одного простого верующего человека, инвалида финской войны. С ним и его семьей я быстро сдружился. Несмотря на отвратительные условия, я жил у них несколько месяцев. Моего хозяина злые языки называли «политруком». Позже я узнал, что вся его политическая деятельность сводилась к чтению в роте политических статей по приказанию начальства в отсутствии комиссара: Никита оказался, к несчастью, самым грамотным солдатом. «Политрук» этот в первые же дни нашего знакомства познакомил меня с престарелой схимонахиней, которую он очень уважал и без совета и благословения которой он ничего не предпринимал. Вот так и «политрук»!
В семье, с которой проживала эта старенькая монахиня, в свое время послушница одного из женских монастырей под Петроградом, я познакомился с Верой, молодой учительницей, женой советского лейтенанта. Она была одной из представительниц советской интеллигенции, чьей души не коснулся яд безбожия и неверия. Помню ее рассказ, как она прятала в педагогическом интституте свой крестик, с которым никогда не расставалась. При немцах она работала в офицерском собрании. На вопрос, не обижают ли ее немцы, Вера - стройная, миловидная женщина лет 27 - твердо ответила:
- Как себя, батюшка, поставишь, так к тебе и будут относиться!
Было ясно, что эту русскую женщину не так легко соблазнить дешевыми подачками и что она держала завоевателей на самом приличном расстоянии[ 5 ].
Припоминаю, как, выходя из уже отремонтированного Св. Троицкого собора, после только что совершенного ряда бракосочетаний - венчание двух, трех, четырех пар одновременно было самым обычным явлением в те времена - я слегка пожурил группу толпившихся у выхода девушек: «Приходите в собор только глазеть, грязи нанесете, а убирать-то все тому же сторожу!»... На это мне одна из них, побойчее, ответила так: «Батюшка, не совсем-то мы уже без дела в церковь ходим. Ведь надо же посмотреть, что да как. Венчаться-то, небось, и нам придется. А мы и повернуться не знаем как в церкви!...» Я должен был признать, что у этих девушек был свой резон. И больше им от меня не попадало. Остров. Свято-Троицкий собор
Был я свидетем и такой сцены. В одном из колхозов мой доверенный человек восстанавливал церковь, превращенную большевиками в танцевальный зал. Прибивая доску к стене, он, видя проходивших мимо девчат, бросил с горечью в их сторону: «И все это поругание через вас произошло!» Одна из проходивших тихо ответила ему так: «Брось лаяться, дядя Миша. Мы завтра придем с утра и вымоем полы в церкви...» Вероятно, среди них были комсомолки.
Молодой советский инженер Н. Н. Я очень сомневался в его дипломе. Он мне оказывал бесконечные услуги по делу восстановления храмов, а восстановил я их около пятнадцати. Но сомневаться в его вере, в его искренности было нельзя. В прошлом беспризорник, - «На всех базарах, батюшка, крал сметану», - простосердечно признавался он (вероятно, в те времена, когда сметана еще появлялась на советских рынках), - он творил чудеса, когда речь шла о том, как устроить тот или другой ремонт в церкви, как раздобыть торф для отопления и прочее. Его жена и дети были олицетворением самой благочестивой семьи. Контрасты? Да.
Вспоминаются советские молодые педагоги, с которыми я вел самые задушевные разговоры. Один из них, воспитанник Ленинградского педагогического института имени Герцена, все время уверял меня:
- Хотя я не верю в Бога, но я от Него не отрекаюсь. Докажите мне, как следует, и я уверую!
Очень он пенял на меня, почему я не зашел к нему на Рождество:
- Мы вас так ждали, и икону повесили!
Жена у него, впрочем, была верующим человеком... Другой учитель - тонкий ценитель поэзии и литературы, рассказывал о чтении в нелегальных литературных кружках запрещенных поэтов. Уже в Америке я встретил такого же эстета, отсидевшего за свое увлечение недозволенными поэтами очень солидный срок на поселениях в Сибири... С этими «кандидатами в партию» у меня возникли самые лучшие отношения, и оба они мне очень помогали по оказанию помощи нуждающимся жителям города, когда я организовал, не больше не меньше, как «русский Красный Крест». Немцы терпели эту организацию до моего отъезда в Псков. Мы расклеили на всех углах свои воззвания о сборе продуктов для военнопленных и взяли на себя попечение об одном лагере для военнопленных. Нам, конечно, не по силам было кормить около 200 человек, но мы старались их хотя бы подкормить, давая дважды в неделю человеческие обеды. Смертность прекратилась по прошествии двух-трех недель. В этом деле очень помогали мне жены советских офицеров. Надо было видеть их самоотверженность, настойчивость и подлинное христианское милосердие.
Моими самыми большими друзьями были дети. Их там было великое множество. В лохмотьях, голодные, они, тем не менее, оставались прекрасными русскими детьми. Я скоро стал вести с ними регулярные занятия по Закону Божиему. Как радовали они меня своими успехами: молитвы они учили «вперегонки». Внимание ко всему церковному было изумительным. В храме они занимали всегда первые места, терпеливо выстаивая длинные наши, такие недетские, богослужения. Вспоминаю и молодежь - постарше: 17-19 лет. Вот как-то на улице останавливают меня две девушки:
- У нас к Вам, батюшка, дело... - указывая на подругу, одна из них говорит:
- Она долго не верила в Бога. Я ей доказала, что Бог есть. Она теперь уже больше не сомневается. Теперь ее надо только окрестить! Я ее, как могла, подготовила, так что Вам особенно не надо будет беспокоиться.
С интересом смотрел я на этих юных христианок. Впервые я слышал из уст шестнадцатилетней девушки слова:
«Я ей доказала, что Бог есть».
Я крестил Светлану. При крещении я предложил ей оставить свое старое имя. На это она мне твердо ответила:
- Нет, я хочу, чтобы у меня теперь было все новое. Все новое...
Эти две девушки положили начало евангельскому кружку, в котором я проводил беседы - «евангелизацию» - дважды в неделю. Число членов этого кружка быстро достигло 40 человек. В него входили люди разного возраста. Среди них были врачи, учительницы, портнихи и просто домашние хозяйки; если бы я сделал хотя бы одно объявление о наших занятиях в кружке, то число членов умножилось на много больше. Но я этого не мог сделать. Слишком много было у меня другой работы, а я был один. Край, порученный мне, тянулся на километров 50-70 в радиусе. Вызвали меня как-то по делу этого кружка в военную комендатуру:
- По нашим сведениям, Вы собираете у себя крестьянскую молодежь. Для какой цели? Я отвечаю:
- У меня собирается, прежде всего, не крестьянская молодежь, а христианская. Собираю же я ее для «конфирмации».
Ответ был признан удовлетворительным, и меня отпустили «с миром» - продолжать «конфирмацию» русской молодежи.
В соборе, который мы отремонтировали своими личными средствами - народ последнее давал на восстановление храмов - я приобщал в первые месяцы нашего пребывания в России от 500 до 800 человек сразу же за одной литургией. Их же я, конечно, и исповедывал. На общей исповеди, разумеется. Крестили до 80 младенцев одновременно. Совершали до 10 погребений. Венчали по три-пять пар, как правило, в одно и то же время. Службы в воскресный день начинались у нас в 7 ч. утра и для меня кончались с такими крестинами, погребениями, венчаниями в 4 ч. дня! Невероятно, но это так.
Входишь в храм, переполненный задолго до службы народом. Многие сидят прямо на полу, отдыхая от дальнего пути. По русскому обычаю все тянутся за благословением. В алтарь, поэтому, сразу не войдешь! И то же самое после службы. Как легко проповедывалось на Родине! Как жадно слушали там пастырей. Как благодарили, не утомлялись! Лучшее время моего пастырства - время, проведенное в Псковской Миссии, хотя внешне она протекала в самой суровой обстановке. Кругом партизаны. Встреча с ними - конец. Им не втолкуешь, что мы проповедуем Христа Распятого. Мы на этой стороне - значит, враги... Бог хранил меня, хотя и были самые «злые состояния». Не хочется их и вспоминать. Преждевременная седина - следы этих переживаний. Людей, исколотых штыками партизан, мы хоронили неоднократно. Уезжая за сорок-пятьдесят километров куда-нибудь на освящение храма, прежде всего мы долго молились дома, долго крестились, целовали фотографии своих близких - прощались «в суриоз». Кто его знает - вернемся ли? И так уезжали, безоружные, беззащитные, оградясь только силою животворящего Креста...
Вспоминаю и ряды повешенных уже немцами девушек-комсомолок и пареньков за связь с этими партизанами. Первый раз в жизни я увидел это жуткое зрелище. На базарной площади среди бела дня. В состоянии оцепенения вернулся домой. Жена церковного старосты испуганно спрашивает: «Что с Вами?» Мое лицо обезображено страшной судорогой... Не так просто смотреть на повешенных!
Дома меня ждут немецкие офицеры из отдела пропаганды. Видите ли вы, они хотели бы узнать мое мнение, мнение священника: следует ли продолжать вешать людей на базарной площади или нет? И какое это производит впечатление на местное население? Я чуть не кричу, чтобы они меня оставили в покое, сейчас же оставили мой дом, что я именно, как священник, никому не могу давать советов, как удобнее приводить в исполнение приговоры военно-полевого суда; как они этого не понимают?! Смущенные офицеры покидают меня, заверяя, что они не хотели меня расстроить, они хотели только узнать одно, как лучше?..
В то же время в моей приемной, т. е. на кухне - я уже успел перебраться в один из бывших церковных домов - сидят две молодые женщины, беженки из-под Ленинграда. Их дети голодают в соседнем колхозе. Они все давно уже не ели, как следует... Если им никто сейчас не поможет, они убьют себя и своих детей. Печать отчаяния уже легла на их глаза. Одна из женщин с интеллигентным лицом - она впоследствии оказалась квалифицированной сестрой милосердия - беспомощно наклонила голову, как в ожидании приговора. Ноги закручены в тряпки. Они давно промокли от снега. Я смотрю на правильные черты ее заплаканного лица, и передо мной встает образ всей многострадальной России, образ русского горя... Мне удалось им помочь.
Дети расстрелянного профессора
Летом 1942 г. в мой дом вошло двое детей. Они шли с потоком беженцев из-под Ленинграда. Оборванные, исхудалые девочки. Одной лет 9, другой 13. Пока их кормят, я расспрашиваю детей. Тела их покрыты нарывами от недоедания. Волосы на головах сбились в сплошной комок. На одной из девочек - когда-то хорошенькая матросская блуза. Заношена дочерна. Меня трогает почему-то именно эта детская блуза. Ведь она так подчеркивает, что ребенок - ребенок. Смотрю на измученные лица, и острая жалость охватывает меня. На глаза навертываются слезы. Чтобы скрыть свое волнение, говорю, что они никуда дальше не пойдут - а идут они туда, где больше хлеба, - что они останутся у меня на первое время, а там видно будет. Жена церковного сторожа отмывает их несколько дней. Церковным сторожем у меня сделался «политрук», о котором я уже рассказывал и который стал одним из моих лучших друзей. Из Риги для детей присылали необходимые вещи. Их отец - профессор Военно-химической академии в Москве, расстрелян за троцкизм. Мать их - в ссылке, в одном из лагерей на Волге. Дети под Ленинградом жили у дедушки и бабушки, умерших недавно от голода. «Вот мы и пошли искать хлеба»... Я их крестил. Они жили у меня какое-то время, как мои родные дочери.
Иногда дети вспоминали о своем детстве, о жизни в Москве. - Иду я с папой, - рассказывала старшая, - по главной улице Москвы. Навстречу нам - старенький священник. Я уже была пионеркой и сразу же крикнула: «Поп! Поп!» Мой отец - в свое время он был верующим - резко обрывает меня и требует, чтобы я подошла к священнику и попросила... прощения! Красная от стыда и волнения, я подхожу к нему, а сама ломаю голову, как же к нему обратиться: «Товарищ поп»? Можно ли так?.. А когда мы шли уже во время войны по деревням, нам во многих домах не давали хлеба; мы с сестрой решили помолиться, как это часто делала бабушка. И вот, подходя к одной избе, мы с отчаянием первый раз в жизни помолились - сказали:
«Господи, помоги!»...
Встречи с военнопленными
Когда отношение немцев к русским военнопленным стало меняться - увы, это произошло только к концу войны - я постарался вступить в контакт с военнопленными и хоть чем-нибудь помочь им. Я взял под свой протекторат небольшой лагерь под К. Там было не больше 200 человек. Все, что мы могли с помощью населения сделать - это сварить для этих несчастных дважды в неделю мало-мальски приличный обед, состоявший, конечно, из одного блюда... Но и это было уже много: смертность в лагере заметно уменьшилась. Как жаль, что погибли письма этих несчастных людей!
Добился я и разрешения совершить для военнопленных Пасхальное богослужение. Правда, оно, по требованию начальника лагеря, было совершено в храме, откуда предварительно все остальные должны были выйти; двери храма охранялись вооруженными солдатами, но, тем не менее, человек 300 военнопленных, по личному желанию, наполнили наш храм, и для них было совершено специальное Пасхальное богослужение. С каким волнением я его совершал. Я произнес слово, в котором убеждал их не падать духом, помнить, что их матери молятся о них... При упоминании о матерях у многих на глазах показались слезы. Со слезами на глазах слушали военнопленные и радостные пасхальные песнопения. Оделяя каждого не одним традиционным, а четырьмя-пятью яичками - их принесли накануне верующие люди, как только я объявил им о богослужении для военнопленных, - я приветствовал всех обычным: «Христос Воскресе!» И все, как один, отвечали: «Воистину Воскресе!» Это были бойцы красной армии, попавшие в плен в 1941-1942 году.
Осведомитель
Как-то иду по улицам К. Какой-то вертлявый подходит и, вкрадчиво, вполголоса, предлагает мне свои услуги в качестве осведомителя. «К вечеру каждого дня Вы будете знать, что делается в городе»... Брезгливо отказываюсь от этих услуг.
Освящение храмов
Всего, как я уже отметил, за время моего миссионерства восстановил и освятил до пятнадцати храмов. Поруганные храмы восстанавливало, конечно, само население. Своими силами, своими средствами. Как быстро ремонтировались эти церкви!.. На первых же богослужениях они омывались слезами молящихся. С каким душевным волнением совершались эти богослужения. Надо было лично наблюдать эту стихийную устремленность русского народа к своему родному Православию, к своим родным святыням. Народ русский по-прежнему взыскует Бога и он по-прежнему народ Достоевского, предлагавшего судить его не по тем мерзостям, которые он творит, а по глубине его покаянных порывов... Посторонние наблюдатели могут в этом сомневаться, но мы - пастыри, принимавшие это покаяние, видевшие эту тоску по Правде Божией, - утверждаем, что народ русский в своей массе остался верующим народом, и, может быть, самым верующим народом на земле! То терпение, с которым он переносит свои страдания, поистине удивительно. И терпение это питается верой в Страдавшего Праведника, верой в Распятого Христа. Прав был Шмелев, говоривший: «Про Россию надо писать Евангелие»... Как курьез, припоминаю, что мне пришлось освятить храм, построенный, вернее достроенный, по указу самого... В. И. Ленина. В первые дни октябрьской революции крестьяне села Н., где строилась новая церковь, получили из местного сельсовета распоряжение постройку храма прекратить. Предприимчивые мужики отправили своих ходоков, не больше не меньше, в Москву, к Ленину, за специальным разрешением. «Ильич» принял ходоков, выслушал их и великодушно дал свое специальное разрешение на окончание храма. С большой гордостью рассказывали мне местные крестьяне о своих успехах в Москве. В этом храме, совершая первую литургию после освящения его, я привлек к чтению поминаний трех юношей лет 16-17. Объяснил им, в чем дело, сказав им, как надо... молиться, как надо креститься, я потом следил за ними: с какой серьезностью они делали свое дело, как хорошо произносили: «Помяни, Господи»... Один я никогда бы не справился с этой важной частью нашего богослужения: чтением записок на проскомидии. Их была такая масса. Помогали комсомольцы!
Молодежь
Вспоминая советскую молодежь, я не могу не вспомнить рассказа одного беженца из Лениграда, верующего христианина. Я считаю этот рассказ особенно выразительным. Сын этого беженца - юноша 19 лет, иподиакон одного из оставшихся не тронутым епископа в Ленинграде. Епископа, в конце концов, арестовывают и ссылают в Казахстан, за Каспий. Проходит какое-то время. И вот, юноша-иподиакон получает письмо от ссыльного епископа. Тот зовет его к себе: «Иначе я не выживу, я тяжело заболел... За мной некому присмотреть»... Юный иподиакон показывает письмо своему отцу и просит совета: «Как ты думаешь?» Отец смотрит на сына и говорит: «И ты еще советуешься? Ты должен быть там, где умирает твой епископ!» Юноша уезжает в казахстанские степи, ухаживает за своим епископом, устраивает катакомбную церковь; их раскрывают и ссылают на Крайний Север. Оттуда отец уже не получал известий. Этот рассказ - готовый материал для книги по русской агиологии наших дней.
...Вспоминается мне и другой юноша - колхозник, у которого годами болело ухо: в процессе гноения накапливалась дрянь. Из года в год он уезжал лечиться в Л. Но вот пришли немцы и он остался в беспомощном положении... «Когда боли усилились до крайности, я стал, как никогда, молиться. Я дал обет читать ежедневно акафист Спасителю, пока не пройдет моя болезнь. Долго я молился так. В один день рана сама раскрылась, гной вышел, и я исцелился. Но я так привык читать акафист, что продолжаю его читать ежедневно. Ну, конечно, если весь день работаю на поле, тогда я его не читаю»...
Отношение населения к нам
За двадцать восемь месяцев нашей миссионерской работы я не помню, чтобы кто-нибудь из подсоветских людей позволил сказать по нашему адресу нечто оскорбительное. Как правило, отношение большинства к нам было или доброжелательное, или самое корректное.
Не так вежливы были «завоеватели». Немецкие солдаты часто входили в наши храмы в головных уборах. Неоднократно я им предлагал снимать фуражки или уйти. Когда же я был в облачении, я просто приказывал: «Вон!» Между прочим, немецким солдатам запрещалось присутствовать на наших богослужениях. Но немцы, тем не менее, пытались проявить себя и в церковной жизни.
Директивы из штаба Розенберга
Как-то меня вызвали в штаб дивизии. С недоумением я явился туда. Здесь мне предложили перейти, не больше не меньше, на новый стиль, т. е. праздновать наступающее Рождество Христово по Григорианскому календарю, принятому на Западе. Юлианский стиль, принятый в России и по которому в течение тысячелетия русский народ отмечал все церковные праздники, этим самым предложением - по-военному - упразднялся. Я категорически отказался исполнить требование немцев. Тогда меня вызвали к генералу, командовавшему дивизией. Джентльмен по внешности и манерам, он мне объяснил, что получил такую директиву из штаба Розенберга и что ее необходимо провести в жизнь, так как новый стиль принят в «Великой Германии». Я ответил, что здесь еще не «Гросс-Дойчланд», что мы находимся в оккупированных областях России, что русские люди имеют свои тысячелетние традиции и что их надо уважать, ибо это дело совести. «Я вас понимаю, - ответил генерал любезно, - но что же делать с директивой из Берлина?» Я дал понять, что лучше всего ее было бы спрятать под сукно. Фактически так и было сделано. Мы праздновали Рождество Христово по старому стилю. Меньше всего я приписываю этот «дипломатический» успех своему личному влиянию. У армии, безусловно, были свои счеты с Остминистериумом пресловутого Розенберга.
В ожидании ареста чинами гестапо
Это было уже в Пскове, куда я был переведен своим церковным начальством. Я совершал отпевание заживо сожженной русской семьи. Отец, мать, две девушки-дочери - 20 и 23 лет, мальчик 5 лет. Сожгли их СС, грабившие край и насиловавшие население. Отец отказался выдать своих дочерей на поругание пьяных соратников Гитлера. В результате - заколоченная дверь в доме и пламя, пожирающее все...
Совершая отпевание в старинном храме пятнадцатого столетия, при стечении множества возмущенных русских людей, я произнес проповедь, в которой изобразил весь ужас преступления, которое становится обычным явлением в так называемой «Второй Европе». «Если мы будем молчать об этих преступлениях, камни будут вопиять к небу! С такой Европой нам не по пути!» - закончил я свое слово среди слез и рыданий людей, наполнявших храм. До вечера я ждал своего ареста чинами гестапо, но меня не арестовали. Вероятно, очередной массированный налет на город советской авиации отвлек внимание от этих страшных похорон. Мое пастырское влияние с этого дня особенно усилилось. Я стал до конца своим!
Закон Божий в школах района
Школ в моем районе было до сорока. Осенью 1942 года начинались занятия в них. Я озабочен, как же будет с преподаванием Закона Божия. На днях должна состояться учительская конференция. Приглашение на конференцию я не получаю. Меня это мало смущает. Я и без немецкого приглашения буду отстаивать интересы верующих людей. И действительно, я являюсь на конференцию «непрошенным гостем». С интересом слежу за прениями по поводу новой программы. В зале человек около ста подсоветских педагогов, преподавателей начальных школ. Программа продумана обстоятельно, но в ней ни слова о Законе Божием. И это будет школа, которую будут посещать дети моих благочестивых прихожан. Я беру на себя смелость взять слово по вопросу о программе. Я говорю о том, что русский народ всегда был религиозным, что все, что я здесь видел, подтверждает мой тезис. Кто может его оспаривать? Переполненные храмы, массовые исповеди, соблюдение всех старых благочестивых обрядов, традиций - налицо. От Церкви, утверждаю я, отошел лишь тонкий слой так называемой советской интеллигенции. Обобщать поэтому отношения всего русского народа к Церкви, как отрицательное - явная передержка, неправда, преступление. Внимательно слушают меня представители вчерашней советской интеллигенции. Вероятно, аргументы мои были неотразимы. Мое категорическое заявление о том, что Закон Божий будет преподаваться в школах нашего района, принимается и «к сведению и к исполнению». Возникает, правда, вопрос об оплате труда законоучителей. Представитель германской комендатуры заявляет, что в «Gross-Deutschland» Церковь отделена от государства и что «Religion ist Privatsache»... Я напоминаю, что в оккупированных областях России закона об отделении Церкви от государства еще нет, что все главные налоги - поборы натурой и живой силой происходят за счет местных крестьян, дети которых посещают народные школы, и что крестьяне, поэтому, имеют право рассчитывать на религиозное воспитание своих детей. Взыскивать с них еще специальный налог - «на религию» - недопустимо. Мое предложение, вернее, требование, было выполнено. Законоучители были введены в список оплачиваемого школьного персонала. Но кто же будет преподавать Закон Божий в сорока школах района?!
Городские школы и пригородные я взял на себя. Для остальных я лихорадочно разыскивал подходящих лиц из остатков прежней интеллигенции. Постепенно во всех школах появились иконы, молитва перед началом и после уроков и преподавание Закона Божия дважды в неделю. В связи с введением в школах Закона Божия я вспоминаю, как ко мне пришла одна молоденькая учительница из какой-то глухой деревенской школы с просьбой поручить ей преподавание Закона Божия. Зная, что туда мне некого направить, я в принципе согласился, но тут же решил проверить объем ее знаний в таком специальном предмете. Молоденькая учительница откровенно призналась, что она лично ничего еще не знает.
- Но как же вы собираетесь преподавать Закон Божий детям? - удивленный, спросил я.
- Я буду прежде сама учить урок, прорабатывать материал, а потом буду его пересказывать детям...
В условиях фронта, полного разорения, нищеты и голода такая «система преподавания» показалась мне возможной, и я согласился. На прощание я подарил своей «законоучительнице» маленькое Евангелие. Через несколько недель она снова посетила меня. В разговоре со мною она верно и уместно цитировала слова Спасителя. Евангелие, без сомнения, ею было не только прочитано, но и добросовестно продумано. Родители ее, впрочем, были верующими людьми.
Еще о детях
Я уже говорил, что моими лучшими друзьями в России были дети. Работа в школе была самая благодарная. В О. у меня был маленький приятель лет восьми - Коля. В лютую зиму 1942 года я привел его к себе в дом - погреться. Не надо было его ни о чем расспрашивать. На лице его было написано внятно одно: хочу есть! Накормив его, я узнал, что «немцы стали теперь худые. Раньше, когда они вперед шли, так и денег даст и хлебца... А теперь им - капут, и они только ругаются, когда у них что-нибудь попросишь»... Мы сшили Коле пальто. Первое пальто по его росту. Надо было видеть, как сияло его лицо. С тех пор ко мне он прилепился окончательно, выстаивал все длинные наши богослужения в холодном соборе. Читаю покаянный канон св. Андрея Критского. Мальчишка стоит подле меня на коврике, но замерзает явно. Шепчу ему:
- Иди домой!
- Не, постою маленько...
А канон длинный-предлинный. По-приятельски Коля шепчет мне на ухо:
- Долго еще будешь читать?..
Милый мой мальчик, где ты, мой верный и преданный друг?..
Ираида
Лет десяти. Я нашел ее больной, лежащей целыми днями в нетопленной комнате. Отец коммунист, ушел с красными. Мать работает весь день у немцев - моет полы в немецких казармах. Узнал, что девочку не крестили. Стал ее подготавливать к святому Таинству. Скоро она поправилась и стала выходить на улицу. Как-то встречаю ее на улице, спрашиваю:
- Когда же крестины?
- Еще нельзя...
- Почему?
- Платье не готово...Когда было сшито платье, я ее крестил, рабу Божию - отроковицу Ираиду. Последние молитвы. Приветствую: «Ну, вот ты и христианка!» Быстрым движением она бросается ко мне на шею и крепко благодарно целует меня. Этой благодарности мне не забыть. Здесь я могу только повторить слова одного из наших известных священников: «Какая радость быть священником»!..
Мне пришлось потом бывать в других местах, и всюду я встречал детей, близких к Богу и к Церкви. Мальчик четырнадцати лет, приносивший мне обед из городской столовой в Пскове, - это была тема для Нестерова. Такой же кроткий, благоговейный отрок Варфоломей, будущий Игумен всея Руси, Чудотворец Радонежский!
Все эти Коли, Миши, Пети, Ильюши наглядно свидетельствуют о том, что душа русского народа не отравлена, не загрязнена до конца ядом неверия, государством насаждаемого, и что цветут еще во славу Божию эти прекрасные «крины сельные» - полевые цветы - кроткие, чистые души на просторах Святой Руси, несмотря ни на что!
И сколько таких душ на Родине! И как они ждут воскрешения четырехдневного Лазаря - возрождения несчастного русского народа. И, Бог даст, дождутся. Такая вера подлинно творит чудеса.
Миссия закончила свою деятельность в Псковском крае в феврале 1944 г. Все оставшиеся в Прибалтике миссионеры большевиками были арестованы и сосланы в Сибирь на верную смерть. Это - мученики Миссии. Своим подвигом они свидетельствуют всему миру, что Миссия творила подлинно церковное дело. Не сомневаюсь, что деятельность Православной Миссии в северо-западных областях России в свое время будет отмечена и на страницах будущей истории Русской Церкви».
Февраль 1952 г.
[1] «За чертополохом» - термин, родившийся в среде русской эмиграции, означавший Россию под Советской властью, огражденную от всех «чертополохом». Более поздний синоним - «железный занавес». Особую популярность словосочетание получило после выхода в 1928 г. в Риге одноименного романа генерала от кавалерии, военного писателя П.Н. Краснова.
[2] Протоиерей Сергий Ефимов (1878–1967), первоначально возглавлявщий Псковскую миссию с 17 августа по ноябрь 1941 г.
[4] Речь, вероятно идет о прот. Иакове Легком (1906-1982)
[5] Заведующий общим отделом Восточного министерства Лейббрандт, специально обследовавший район Пскова с медицинской точки зрения, в донесении министру Розенбергу в ноябре 1941 г. писал «о крепости русской семьи и о высокой морали русской женщины, поставившей «в очень трудное положение» немецких солдат и офицеров своей недосутпностью» (Алексеев В.И., Ставру Ф. Русская Православная Церковь на оккупированной немцами территории // Русское возрождение. 1981. № 2 (14). С. 152-153)
1. Тех, кто по-прежнему видит в лице бывшего командующего «донецким ополчением» И. Гиркина представителя русских националистов, монархиста по убеждениям и почитателя Белого Дела (несмотря на многочисленные факты самым категорическим образом опровергающие подобные иллюзии) отсылаем к следующим словам беглого командарма.
22 января в рамках программы «полит-ринг» состоялась публичная дискуссия между Гиркиным и путинским политологом Н. Стариковымhttp://www.youtube.com/watch?v=G04tXnvKx8Y. Там есть много интересных высказываний, раскрывающих истинный облик главного защитника «русского мира», но наше внимание в первую очередь привлекло следующее.
Говоря о «борьбе русского народа против фашистов», Гиркин, отвечая Старикову о параллели с Гражданской войной в Испании, заявил о том, что «было поражение испанского народа, было поражение демократического испанского правительства от националистов Франко, которым помогали нацисты Германии и фашисты Италии», четко обозначив свои симпатии на стороне Коминтерна. Напомним, что войска генерала Франко выступили против красных интербригад, развязавших геноцид испанской нации и небывалое гонение на религию, и одержали с Божией помощью убедительную победу. И это, пожалуй, самое яркое высказывание товарища полковника, свидетельствующее о его политических симпатиях.
От повторного раунда в феврале Гиркин категорически отказался. «В связи с тем, что господин Стариков позволил себе сравнить меня с изменником Родины генералом Власовым, считаю общение с ним ниже моего достоинства», – такое было сделано заявление.
К генералу Власову можно относиться по-разному. Однако, если уж обвинять его в предательстве и измене, то это будет справедливо лишь в отношении Советской власти. Свою осознанную позицию генерал Власов подробно сформулировал в открытом письме «Почему я встал на путь борьбы с большевизмом». А был ли русский генерал трусом – об этом можно судить хотя бы по тому, что дважды – в условиях практически полной безнадежности Власов отверг путь к спасению. Когда трагическая судьба 2-й Ударной Армии стала достаточно очевидна даже для советского руководства, Сталин отправил самолет для эвакуации генерала Власова, но тот предпочел разделить судьбу своих солдат, и уступил свое место в самолете военврачу. Прошло немногим более 2 лет и 2 месяцев и генерал Власов, уже будучи командующим Вооруженными Силами КОНР, вновь отказался покинуть своих солдат – тогда ему был готов предоставить убежище генералиссимус Франко, и один из лучших пилотов РОА, герой Советского Союза капитан Антилевский ждал приказ к вылету в Испанию.
Генерал Власов остался вместе со своими солдатами до конца, в отличие от тех, кто бросает в его адрес обвинения в предательстве!
2. Судя по поступившим новостям, третьего дня «русскому миру» в г. Кривой Рог был брошен очередной серьезный вызов. Украинскими националистами были разрушены памятники товарищу Артему, Феликсу Дзержинскому и Карлу Либнекхту. Напомним, что товарищ Артем является основателем «Донецко-Криворожской Советской Республики», от которой свое правопреемство ведут нынешние самопровозглашенные ДНР и ЛНР. Теперь уже вполне официально, – 4 февраля т.н. Народный Совет ДНР, «осознавая свою ответственность перед прошлым и прокладывая дорогу в будущее» выпустил Манифест, в котором провозгласил о продолжении традиций Донецко-Криворожской Республики и заявил, что «государство Донецкая Народная Республика является ее преемником». http://dnr-sovet.su/155-memorandum-donetskoj-narodnoj-respubliki-ob-osnovakh-gosudarstvennogo-stroitelstva-politicheskoj-i-istoricheskoj-preemstvennosti. Представители «Новороссии» уже сделали соответствующие заявления, осуждающие «вандализм» и забвение «исторической памяти». Тем временем ленинопад активно продолжает свое шествие по Украине. Вот лишь не претендующая на полноту подборка событий: 27 января в Шевченковском районе Запорожья был снесен памятник Ленину, расположенный на территории военного городка; 21 января в Уманском районе Черкасской области был разбит памятник Ленину; 28 января сразу два памятника Ленину были сброшены с постаментов в Бердянске, в Одесской области в период с 25 января по 5 февраля были демонтированы еще три памятника вождю мирового пролетариата – в Беляевском и Измаильском районах, а также в городе Арциз.
3. Своего рода ответным ходом (в защиту ценностей «русского мира») можно воспринять установку десятитонного памятника работы З. Церетели – Сталину и другим участникам встречи «большой тройки» во время ялтинской конференции – Рузвельту и Черчиллю. Торжественное открытие состоялось 5 февраля в Ялте в присутствии Председателя Гос. Думы РФ С. Нарышкина. При этом новые крымские властители заявили, что установка этого монумента была запланирована еще десять лет назад, но украинские чиновники (апеллируя к памяти миллионов - жертв сталинского голодомора, а также изгнанным крымским татарам) не позволили этому осуществиться.
В ответ на это известный политический деятель Украины и сын командующего УПА – Юрий Шухевич заявил, что «памятники таким одиозным фигурам, как Сталин, не должны устанавливаться нигде, и судьбу памятника придется решать после того, как восстановим контроль над Крымом». Нет сомнений, что и Русская национальная власть не потерпела бы такое глумление над памятью своих соотечественников.
"Назидательный урок для юношей из Притчи о блудном сыне"
И рече юнейший отцу: отче, даждь ми достойную часть имения. — В притче о блудном сыне заключается самый поучительный урок для юноши. В самом деле, в блудном сыне мы видим полный характер ветреной юности: легкомыслие, необдуманность, страсть к независимости, словом — все, чем обыкновенно отличается большая часть юношей. Юнейшей сын возрастал в доме родительском. Достигши юношеских лет, он уже возмечтал, что родительский дом для него тесен. Ему казалось неприятным жить под руководством отца и надзором матери, ему хотелось подражать своим товарищам, предававшимся шумным удовольствиям света. "Я, — рассуждает он, — наследник, богатого имения. Не лучше ли будет, если я теперь же получу часть свою? Я могу распорядиться богатством иначе, нежели как распоряжается отец". И легкомысленный юноша увлекся обманчивым блеском удовольствий света и решился свергнуть с себя иго послушания, решился удалиться из дома родительского.
Не подобные ли побуждения заставляют многих и ныне оставлять, если не дом родителей земных, то дом Отца Небесного, то есть выходить из повиновения Святой Церкви?
Иго Христово для незрелых умов кажется трудным, и заповеди Его тяжкими. Они думают, что нет особенной нужды соблюдать то, что повелевает нам Бог и Его Святая Церковь. Можно служить, им кажется, Богу и не отказываться от служении миру. "Мы, — говорят они, — уже довольно крепки для того, чтобы противостать гибельным искушениям и соблазнам. Мы можем и сами твердо держаться истины и здравого учения. Дайте нам усовершить свой разум многосторонними сведениями! Предоставьте нам самим укрепить свою волю среди искушений и соблазнов! И пусть чувство наше самым опытом убедится в гнусности порока!" — Такие желания чем лучше той необдуманной просьбы, какую произнес юнеший сын отцу: "Отче! даждь ми достойную часть имения!"?
И вот, легкомысленный юноша перестает внимать заповедям и внушениям Святой Церкви. Перестает заниматься словом Божиим и учением святых отцов, а приклоняет слух свой к мудрованиям лжеименных учителей и убивает в этих занятиях самые лучшие часы своей жизни. Реже начинает посещать храмы Божии или стоит в них невнимательно, рассеянно. Не находит возможности прилежно заниматься благочестием и упражняться в добродетели; потому что большая часть времени потребляется на посещение зрелищ, общественных увеселений и т.п. Словом, с каждым днем все более и более предается миру и, наконец, отходит "на страну далече".
К чему же приводит такое удаление от Святой Церкви? К тому же, к чему привело блудного сына удаление из дома родительского. Легкомысленные юноши очень скоро исстрачивают прекрасные силы и способности души и тела и губят все, что было сделано ими доброго для времени вечности. А между тем является "глад крепкий на стране той"; является пустота и недовольство, — необходимые следствия шумных удовольствий; является жажда наслаждений, которая еще более усиливается от удовлетворения порочных страстей и, наконец, делается неутолимой. И как часто бывает, что несчастный миролюбец, для удовлетворения своих страстей, прибегает к занятиям низким и постыдным, которые не приводят его в себя как блудного сына и не возвращают на путь спасения, а довершают его погибель, временную и вечную!
Летом 1929 г. на Соловки, в концлагерь, прибыл этап монахинь, около 30 человек.
По некоторым данным можно было предполагать, что большинство прибывших были «Шамординские монахини», т.е. монахини из Шамординского женского монастыря, находившегося вблизи знаменитой Оптиной пустыни.
Сегодня память святых Новомучеников и Исповедников Российских, пострадавших и принявших венцы мученические от безбожной сатанинской власти, по нынешний день, при явной поддержке т.н. «свободнаго мира», угнетающей народ наш российский.
Выходящая в Аргентине газета «Наша Страна», совсем запутавшись в своих совпатриотических симпатиях и неумело пытаясь восстановить свое реноме после открытой поддержки чекистской авантюры на Юго-Востоке Украины, в которой редакция усмотрела защиту и собирание «русского мира», – решила призвать себе на помощь известное Обращение Главнокомандующего Вооруженными Силами на Юге России генерал-лейтенанта А.И. Деникина к «населению Малороссии» (№3007 за февраль 2015 года).
Обращение это было выпущено в августе 1919 года, когда победоносные части Добровольческой Армии успешно продвигались, освобождая захваченные большевиками русские области… «К древнему Киеву – матери городов русских – приближаются полки в неудержимом стремлении вернуть русскому народу утраченное им единство. То единство, без которого великий русский народ, обессиленный и раздробленный, теряя молодые поколения в братоубийственных междоусобиях, не в силах был отстоять свою независимость», – таким словами начинается этот исторический документ.
Радикально сменившая вехи «Наша Страна» непостижимым образом усматривает в нынешних самопровозглашенных республиках Донбасса идейное преемство с Правительством ВСЮР, а в «Ополчении Новороссии» – Белое воинство, которое без малого 100 лет назад поднялось на защиту Российского Государства от безбожного большевизма.
Сепаратистское движение, охватившее территории Донецкой и Луганской областей, с самого начала было мотивировано и организационно подготовлено кремлевским режимом, а во главе «ополченцев» встали офицеры российских спецслужб, чекисты. Идейно-политический курс «Новороссии» представляет собой агрессивный национал-большевизм, преклонение перед Советским наследием и непременным желанием восстановить его атрибуты на подконтрольной территории. Впрочем, коммунистическая символика давно взята на вооружение. Но все эти неоспоримые факты редакцию почему-то ничуть не смущают. Ну да Бог им судья! Мы же вернемся к генералу Деникину.
Главнокомандующий Белыми силами на Юге России был прославленным генералом Царской Армии и человеком, в чьей личной порядочности мало кто мог усомниться. Однако в качестве возглавителя политического Центра и Правительства, противостоящего большевикам в непростой обстановке Гражданской войны, генерал Деникин был совершенно неподготовлен и не соответствовал занимаемой должности! В этом сходятся практически все крупные военные и политические деятели, принадлежавшие к Белому лагерю. Об этом немало было написано генералом бароном П.Н. Врангелем, генералом Н.Н. Головиным, но, пожалуй, ярче всех этот вопрос освещен в работах основателя «Нашей Страны» – Ивана Солоневича. В общем, по меткому выражению генерала А.В. Геруа были продемонстрированы «неспособность, легкомыслие и политическая неподготовленность…, которые и помогли на 50 процентов революции». Кажется, что все возможные ошибки, которые только можно было допустить – были генералом Деникиным допущеныX.
Говоря о стратегических просчетах по идеологическому, аграрному и сословно-классовым вопросам следует указать и национальный вопрос, наличие которого генерал Деникин и возглавляемое им Правительство полностью игнорировали. Трения были не только с украинскими националистами, до открытого вооруженного столкновения чуть не дошло даже и с казаками.
Характеризуя общую политику Белого Правительства под властью генерала Деникина, генерал Врангель отмечал: «Неумная и жестокая политика…отталкивала тех, кто готов был стать нашим союзником, и превращала искавших нашей дружбы в наших врагов». Говоря о провальной реставрационно-классовой политике генерала Деникина (слова генерала Головина), И. Солоневич писал следующее: «Крепостное право простерло свою тень и над Белой армией. Это оно вооружило нагайками офицеров-помещиков, атаковавших украинские деревни. Это именно ему деревня отвечала пожарами восстаний. Это именно благодаря ему Белое Движение оказалось «оторванным от народных масс» (цитата того же генерала Головина). По его же свидетельству – «в эпоху Гражданской войны – против большевиков выступили основные массы уральских и украинских рабочих. Совершенно неистовая глупость вождей Белых армий совершенно смяла значение этого выступления».
С большим опозданием, военная необходимость и политическая целесообразность побудили все же генерала Деникина заключить военный союз с украинцами, и в ноябре 1919 года было подписано соглашение между Галицкой Армией Западно-Украинской Народной Республики и Войсками Новороссийской области Вооруженных Сил на Юге России о военном союзе в борьбе против большевиков.
Недальновидная, очень мягко выражаясь, политика генерала Деникина в конечном итоге привела практически к полному разложению действующей армии и к ужасающей Новороссийской катастрофе, которая ознаменовала крах Белого Дела на Юге России.
Сменивший генерала Деникина генерал Врангель занимал куда более гибкую политическую позицию, но силы Русской Армии были уже на исходе.
То, что «Наша Страна» издается в Аргентине, а, скажем, не в Москве, Киеве или Петербурге – прямое следствие политики генерала Деникина. Однако гораздо хуже то обстоятельство, что следствием этой бездарной политики явилось закабаление Национального Русского Государства, которое не преодолено и по сегодняшний день.
Завершая свою весьма поучительную книгу «Кризис добровольчества» (Белград, 1928 год) генерал Б.А. Штейфон отмечал: «Россия уже пережила небывалые потрясения, а ко времени своего возрождения переживет их еще больше. И когда наша Родина приступит к своему устройству, она будет так бедна, что уже не сможет позволить себе роскоши ошибаться. Поэтому мы всегда должны помнить ошибки прошлого, дабы избежать их повторения в будущем». Вместе с тем, по свидетельству Ивана Солоневича, «ошибки прошлого у нас замазываются самым тщательным образом, замазываются именно с целью их повторения в будущем».
К сожалению, приходится констатировать, что нынешняя редакция «Нашей Страны», полностью отошедшая от линии основателя газеты, в очередной раз пытается направить своих читателей по ложному пути.
XВпрочем, серьезные политические просчеты допускал не один генерал Деникин. Верховный Правитель адмирал А.В. Колчак – блестящий военный и ученый с мировым именем – также оказался неспособным скорректировать политическую линию исходя из сложившейся ситуации. Генерал барон Г.К. Маннергейм готов был направить финляндские войска на помощь генералу Н.Н. Юденичу при наступлении на Петроград (это тогда, пожалуй, было единственным реальным спасением для Северо-Западной Армии), поставив условием этому формальное признание независимости Финляндии. Адмирал Колчак ответил отказом. Что из этого вышло, – мы прекрасно знаем – Финляндия вполне обошлась без формального признания Белого Правительства, и является независимым национальным государством, а Россия потеряла свое национальное лицо и была отдана на растерзание коммунистическим изуверам.
Некоторые новые подходы к условиям участия мирян в Евхаристии содержатся в документе "Об участии верных в Евхаристии", подготовленном Межсоборным присутствием РПЦ МП и одобренном ее Архиерейским совещанием 2 февраля, сообщает корреспондент "Портала-Credo.Ru". Согласно правилам, принятым в Московском патриархате, документ подлежит окончательному утверждению Священным Синодом и Архиерейским Собором РПЦ МП.
2-3 февраля 2015 года в Храме Христа Спасителя в Москве под председательством Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла состоялось Архиерейское Совещание Русской Православной Церкви.
Официальный сайт Болгарской Православной Старостильной Церкви сообщил о радостном событии: диалог о создании официального церковного общения между Болгарской Православной Старостильной Церковью и Церковью Истинных Православных Христиан в Греции пришел к успешному завершению.
13/26 января 2015 г. Преосвященный епископ Фотий Триадицкий встретился с Блаженнейшим Архиепископом Каллиником и епископами Синода Церкви Истинных Православных Христиан в Греции. В ходе переговоров обе стороны подтвердили, что не существует никаких преград доктринального характера для церковного общения между двумя Церквями-сестрами. Результатом этого взаимопонимания явилось подписание Преосвященным Фотием общего экклезиологического документа, озаглавленного "Истинно-Православная Церковь перед лицом экуменической ереси. Догматические и канонические вопросы", наряду с подписями глав трех Церквей-сестер - Истинных Православных Христиан Греции, Русской Православной Церкви Заграницей и Старостильной Румынской.
Обе стороны подтвердили, что канонические и административные проблемы Греческой Церкви Истинных Православных Христиан в Болгарии будут определяться на основе правил Святой Православной Церкви, касающихся отношений между самоуправляющимися Церквями-сестрами. После принятия в этом направлении необходимых мер в братском взаимодействии между греческой и болгарской стороной будет согласована и объявлена дата совместного празднования на Божественной Литургии.
На фото-Архиепископ Леонтий Чилийский (Филиппович), архиепископ Иоанн Западно-Американский (Максимович), епископ Нектарий Сиатлийский (Концевич) и протоиерей Серафим Слободской у Покровского храма г. Наяка, США
В 1923 по послушанию я должен был выехать в Черемисский край к ссыльному духовенству для передачи собранной для них помощи. Проездом через Москву я остановился в Даниловом монастыре. Управлял им в это время архиепископ Волоколамский Феодор (Поздеев), последний ректор Московской духовной академии. Весь православный епископат и народ очень почитал его за принципиальность, бескомпромиссное и прямолинейное отношение к советской власти. Он считал, что до тех пор, пока Православная Церковь не получит право на действительно свободное существование, не может быть никаких разговоров с большевиками. Власть только обманывает, ничего из обещанного не исполняет, а, наоборот, обращает все во зло для Церкви. Поэтому лучше было бы святейшему Патриарху Тихону сидеть в тюрьме и там умереть, чем вести разговоры с большевиками, потому что уступки могут привести Православную Церковь, в конце концов, к постепенной ее ликвидации и смутят умы всех, как в России, так, особенно, заграницей. Это было время, когда святейший патриарх Тихон был выпущен на свободу. Архиепископ Феодор почитал и жалел святейшего, но находился в оппозиции к нему. Несмотря на настойчивые просьбы святейшего принять участие в патриаршем управлении, отказывался. Епископов, дискредитировавших себя в вопросе о живой церкви, не принимал. Он мало верил в их покаяние. Принимались и часто жили в Даниловом монастыре епископы стойкие. Иногда число их доходило до 10 и больше. Все освобождавшиеся из тюрем или возвращавшиеся из ссылок находили там приют. Братия состояла из людей идейных и высококультурных. Немало вышло оттуда епископов. Строгая духовная школа владыки Феодора налагала на монастырь особый отпечаток. За исключением двух послушников вся братия Даниловского монастыря стойко и достойно понесла исповеднический крест.
Во время моего посещения Данилова монастыря в нем проживали: архиепископ Черниговский Пахомий, епископ Проскуровский Валериан, недавно освобожденный из тюрьмы и епископ Парфений, который сделал большое дело в Киеве, выехал в Москву, чтобы не обращать на себя внимания на Украине.
На следующий день после моего приезда владыка Феодор предложил мне пойти в Донской монастырь и повидать святейшего Патриарха Тихона и хоть издали взглянуть на заседание епископов у святейшего. Подойдя к главному собору Донского монастыря, я увидел следующую картину: из стеклянного огромного церковного притвора, около которого стояла большая толпа, был виден в глубине храма огромный стол, покрытый зеленым сукном. На председательском месте сидел святейший патриарх Тихон, вокруг него архиереи. Из присутствующих помню митрополита Крутицкого Петра, митрополита Уральского Тихона, митрополита Серафима (Чичагова), митрополита Серафима Тверского, архиепископа Серафима Угличского, архиепископа Черниговского Пахомия, архиепископа Илариона (Троицкого), управляющего патриаршей канцелярией, епископа Иоасафа Брянского, епископа Черкасского Назария, епископа Серпуховского Алексия, епископа Проскуровского Валериана и епископа Парфения.
Вскоре заседание окончилось. Все встали, пропели «Достойно есть» и стали выходить из храма. Вышел и мой давний знакомый епископ Парфений, который подвел меня под благословение к святейшему патриарху Тихону, сказав по моему адресу несколько добрых слов. Это была моя первая встреча со святейшим. Через два дня святейший патриарх служил на Петровке. Масса народа запрудила все прилегавшие к храму улицы, а в самый храм войти было трудно. Патриарху сослужили два митрополита и четыре епископа. Было совершена хиротония епископа Темниковского Димитрия. В алтаре храма я вторично подошел к святейшему. Это был последний раз, когда мне пришлось его видеть. Через архиепископа Пахомия я получил фотографию святейшего Патриарха Тихона с личной надписью.
Мало отрадного было для Православной Церкви в Москве в те дни. Жил святейший в Донском монастыре в скромной маленькой квартире над монастырскими вратами вместе со своим духовником архимандритом Анемподистом. Москвичи любили своего патриарха, как и вся Православная Русь, знали, когда он выходил на прогулку по монастырской стене, собирались в большом количестве, чтобы получить общее для всех благословение. В ограде Донского монастыря на погосте было много свежих могил, в которых покоились епископы, вышедшие из тюрем, вернувшиеся из ссылок, задержавшиеся здесь по болезни проездом. Бросалось в глаза, что погребенные здесь епископы были из самых разных губерний России и скончались в годы большевистских репрессий.
В Москве тоже разрушили много храмов и монастырей. Храм Христа Спасителя был в руках обновленцев, также некоторые другие. Но их, за редким исключением, почти никто не посещал.
Монастырские храмы (Даниловского монастыря, Донского, Петровского, Симонова и др.) всегда были полны народу. Также и храмы. Но чувствовалось везде, что все это доживает последние дни. Прихожане старались не пропускать церковные службы. Особенно заметил я это в монастырях. Мне удалось посетить почти все монастыри. Познакомился я с насельниками Высоко-Петровского монастыря. Настоятелем его в то время был архиепископ Варфоломей (Ремов). При нем существовало братство монашеское, состоявшее из монахов и мирян, имевших склонность к монашеской жизни. У них была тайная богословская школа. Архиепископ Варфоломей и архиепископ Феодор были дружны и действовали в контакте. Вскоре архиепископу Варфоломею пришлось пострадать вместе с основанным им братством. По свидетельству моих друзей, петровских братчиков, уцелевших в ссылке и оставшихся живыми, их всех предал нынешний архиепископ Алексей (Сергеев – ред.). Тогда он был только иеромонахом. Сын преподавателя рисования в советском учебном заведении, он был темной и склонной к авантюрам личностью. Вкравшись в доверие архиепископа Варфоломея, считаясь его учеником и духовным сыном, он предал владыку и всю братию ГПУ. Все были арестованы, посажены в тюрьму, архиепископ Варфоломей со своими близкими расстрелян 26 июня 1936г, а остальные сосланы. Через труп своего учителя, не без участия советской власти, иеромонах Алексей был выдвинут в сан епископа. После оккупации Бессарабии туда был назначен епископ Алексей, затем занимал Ярославскую кафедру и, если не ошибаюсь, в качестве легата Московской патриархии приезжал в Северную Америку.
Через несколько лет после ареста архиепископа Варфоломея проездом через Москву я зашел в церковь Знамения в Путинках. Ко мне подошла незнакомая женщина и спросила, не собираюсь ли я зайти к епископу Алексею, и сразу, не дожидаясь ответа, сказала: если Вы с ним не знакомы, ради Христа, не ходите к нему – он состоит на службе ГПУ. К своему счастью, я с ним никогда не встречался, но хорошо знаю его понаслышке от своих близких духовных друзей.
Мало радости было для святейшего патриарха Тихона от того, что он получил свободу путем некоторых уступок советской власти, которая за то много обещала для Церкви, но, как всегда, ничего не дала. Иначе и быть не могло. Не раз говорил святейший своим друзьям: они меня обманули. Он был связан по рукам и ногам советским контролером. В синоде постоянно присутствовало око ГПУ в лице митрополита Тверского Серафима Александрова, без которого ничего нельзя было сделать, чтобы это не стало известно на Лубянке. Москвичи его так и прозвали: «Лубянский». Удалить его было невозможно. Несколько раз в неделю непременно заглядывал агент московского ГПУ Тучков и, можно сказать, своими посещениями выворачивал душу святейшего Патриарха Тихона, вмешиваясь решительно во все, вплоть до мелочей, не пропуская без просмотра поступающих на имя Патриарха прошений и бумаг. Опрашивал посетителей, заставлял вести запись на прием. Советская агентура усиленно распространяла по Москве и всей стране слухи, что Патриарх соединяется с обновленцами и тогда примет в молитвенное общение их главных лидеров. Все это крайне отражалось на здоровье святейшего Патриарха Тихона и приближало его к смерти.
И по выходе святейшего из тюрьмы аресты епископов не прекращались. В этом году вновь был арестован и посажен в Бутырскую тюрьму архиепископ Волоколамский Феодор. Затем, на местах советские власти начали изгонять епископов из их епархий, предлагая им ехать в Москву. К моменту кончины святейшего Патриарха Тихона в Москве проживало несколько десятков епископов, изгнанных из своих епархий. В одном Даниловском монастыре их было 10…
Тревожное настроение и полная неуверенность в завтрашнем дне сквозят в письмах ко мне, к счастью сохранившихся, епископа Парфения и архиепископа Пахомия. Епископ Парфений прислал успокаивающее не только меня, но и всех верующих в Киеве, письмо о том, что распускаемые коммунистами слухи, будто святейший патриарх Тихон соединился с обновленцами и их лидерами как Красницкий и др., неверны.
«Дорогой В… (мое мирское имя),
Пользуясь случаем, пишу Вам и шлю привет. Как же Вы спасаетесь в Лавре? Двигаете ли и как науку? Смотрите, дружите с книгами. Тот день, в который ничего не прочитаете, считайте пропавшим. Большевики правильно говорят: неправда, это время деньги. Время дороже денег. Пропадут деньги, можно вновь заработать, а время не вернешь. Читать нужно, только с толком. Помните-ли, как мы рассуждали с Вами о сем? Будете у владыки-архиепископа, передайте от меня сыновное ему поклонение. Не верьте, что Патриарх соединился с Красницким. Это сказки. Резолюцию о сем Патриарха покажите владыке. Ему я писал раньше, но имею желание еще раз выразить чувства. С любовью, Епископ Парфений.
2/15-7-1924 г., Данилов монастырь»…
25 марта 1925 г. В день Благовещения Пресвятой Богородицы неожиданно для всей Православной Церкви скончался ее духовный вождь и глава – святейший Патриарх Тихон в частной больнице, в которой он находился некоторое время, чтобы подлечиться и отдохнуть от переутомления. Накануне своей кончины он служил, принимал посетителей, подписывал дела и указы. Ничего не предвещало близкую кончину. Задолго перед этим святейший Патриарх Тихон оставил архиереям завещание на случай своей кончины. В нем были указаны его заместители в следующем порядке: 1) митрополит Казанский Кирилл, 2)митрополит Ярославский Агафангел, 3) митрополит Крутицкий Петр. Далее по порядку иерархического старшинства шли остальные иерархи. Из этого еще нельзя было сделать заключение, что здоровье святейшего Патриарха Тихона настолько подорвано, что он подготовляет все к своей кончине. Сделал он это потому, что не был уверен в завтрашнем дне и не хотел оставить Православную Церковь без канонического возглавления. Не раз после разговоров с представителями советской власти святейший Патриарх Тихон говорил своим близким, что хотят его головы.
За два дня до кончины у святейшего разболелись зубы и он начал их лечить. Накануне кончины при удалении зуба ему сделали обычный укол, который оказался роковым. С каждым часом ему становилось хуже, потом его начало клонить ко сну, а затем он погрузился полузабытье. Когда сознание прояснялось, он говорил, что будет спать еще долго, так как ночь длинная, длинная, а до рассвета еще далеко. Действительно, коммунистическая ночь окутала мраком Россию и рассвета еще не видно! Тихо, напутствованный православными таинствами и молитвами отошел святейший Патриарх Тихон в другой мир. Весть о кончине его принесла нескрываемую радость советской власти и великое горе и печаль всем православным. Все почувствовали, что кончиной святейшего Патриарха Тихона Русская Православная Церковь вступает в новый период своего существования и новых отношений с безбожной властью.
Похоронить святейшего Патриарха разрешили, как приличествует его сану и положению.
Вся верующая Москва устремилась к Донскому монастырю воздать почившему последний сыновий долг. В течение трех дней беспрерывной летной двигались тысячные толпы днем и ночью к гробу святейшего Патриарха Тихона. Иностранные посольства прислали траурные знаки внимания. Прислал и архиепископ Кентерберийский венок на гроб того, о котором он столько хлопотал перед большевиками, стараясь вырвать из пасти смерти: власти хотели расстрелять святейшего патриарха Тихона. В отпевании приняли участие все находившиеся тогда в Москве архиереи, а их было свыше 50. Возглавил митрополит Петр Крутицкий, так как первым двум заместителям советский власть не разрешила прибыть в Москве. На этом неожиданном, печальном архиерейском соборе присутствовавшие архиереи признали своим новым духовным главой Русской Православной Церкви митрополита Петра, стойкого и не шедшего ни на какие уступки советским властям человека. После погребения часть епископов была отправлена в ссылку, остальные вернулись на свои кафедры.
С первых же дней вступление в управление Церковью митрополита Петра большевики почувствовали его непреклонную волю и необычайную стойкость. Он мало с ними говорил, но когда говорил, то говорил прямо и порой резко, отсекая всячески их попытки вмешательства во внутренние дела Церкви. Его арестовали и начали возить по разным тюрьмам, желая сломить его железную волю и склонить на компромиссы. Ему не пришлось и года управлять церковным кораблем. Зато долгие годы он провел в заключениях и нечеловеческих условиях. После тяжких страданий митрополит Петр скончался в 1936 г. На острове Хе за полярным кругом. До самой его кончины Православная Церковь, как в России, так и на Украине, неопустительно возносила его имя, как церковного главы.
После ареста митрополита Петра вступил в управление Православной Церкви митрополит Нижегородский Сергий (Страгородский). С этого момента начинается новая линия в отношении у советской власти. В результате ее, не наступи Вторая мировая война, от Православной Церкви в России осталось бы одно воспоминание – имею ввиду видимое ее существование…
В благодарность Богу за неожиданное освобождение мой духовный отец решил вместе со мной посетить Саровскую обитель, расположенную на границе Нижегородской области и Тамбовской. Поэтому нам пришлось ехать через Нижний Новгород, где в то время проживал митрополит Сергей, управлявший Православной Церковью. Это было незадолго до его пресловутой декларации, в начале августа месяца. Проживал митрополит Сергий в нижегородском женском Крестовоздвиженском монастыре, так как архиерейский дом давно был отобран. Также закрыт был огромный кафедральный Преображенский собор. Вообще, в нижегородском Кремле, насколько я мог видеть, все храмы были закрыты, а их было не менее 10 и все очень древние, одни даже XИИ века…
Пробыв несколько дней в Нижнем Новгороде, мы отправились дальше. В Арзамасе наняли телегу и поехали в Саров. Лошадьми надо было ехать верст 60. Проезжали православные черемисские деревни. Обратили внимание на необычайную религиозность жителей. Как раз был воскресный день. Из храма выходило много молящихся. Посетили местного православного священника. Под влиянием постоянных притеснений со стороны ГПУ бедняга находился на грани умопомешательства. Тяжело было смотреть на него и слушать его полубезумные речи…
В Сарове при всей его природной красоте и наличии всероссийской великой святыни – мощей преп. Серафима, очень было заметно, что монастырь доживает свои последние дни. От всего ценного монастырь был давно освобожден. Братии принадлежали храмы и два монастырских корпуса. Остальные многочисленные здания были захвачены большевиками для использования по своему усмотрению. Но, несмотря на утеснения, верующий народ со всех концов стекался в эту знаменитую святыню – сюда привлекал целебный источник, где многие получали исцеление от своих недугов. Никакие препятствия не останавливали паломников, стремившихся получить исцеления.
Монахов в Сарове в ту пору было около 200 человек. Каждый нес свое послушание. Больше всего занимались ручным трудом и лесными работами. Жили довольно скудно, так как все угодья и монастырские мастерские были отобраны. На положении ссыльного проживал тогда в Сарове архиепископ бакинский Павел (Вильковский), впоследствии расстрелянный.
В 12 верстах от Сарова находилась женская обитель – Дивеево. Здесь насельниц было около 700 с послушницами. Их удерживал дух преп. Серафима, основателя обители, и святость места. Этот монастырь в тогдашних условиях советской действительности и унылой жизни в деревнях был просто чудом, особенно выделяясь в общей атмосфере безбожия. И Саровская обитель и Дивеевская просуществовали до 1927 г. Насельницы Дивеева славились на всю Россию рукоделиями и шитьем, а так же писали по фарфору и финифти изумительные вещи. Это учли коммунисты и начали нагружать их своими заказами, но по удешевленному тарифу, так что они жили впроголодь, но уходить не собирались. Может быть, нигде так не эксплуатировался человеческий труд, как в Сарове и Дивееве, уверяя при этом, что в Советском Союзе нет эксплуатации человека человеком!
В Дивееском монастыре также проживали ссыльные архиереи: архиепископ Угличский Серафим (Звездинский), викарий Московской патриархии, впоследствии расстрелянный, архиепископ Филипп (Гумилевский), викарий Нижегородский, тоже впоследствии расстрелянный. Как и в Сарове, в Дивееве всегда было много паломников со всех концов страны. Монахини, несмотря на утеснения, находили возможность их приютить и обласкать духовно, делясь с неимущими часто последним. Там я встретился со своим другом детства доктором А. П. Тимофеевичем, большим почитателем преп. Серафима…
Через год после нашего посещения Сарова и Дивеева эти святыни были советской властью обесчещены и закрыты. Из Москвы приехала свора безбожников с предписанием изъять мощи преп. Серафима. Потом начали осквернять святыню. Разгромили храмы и закрыли. Сожгли вещи угодника и иконы. Часть братии во главе с игуменом Руфином, настоятелем обители, была арестована и отправлена в тюрьму. Сидевшего всегда при источнике ветхого старца монаха Василия чья-то дерзкая рука застрелила в лесу у самой купальни. Его послушанием было оделять всех богомольцев святой водой, — тяжкое преступление с точки зрения большевиков. Остальную братию разогнали и они рассеялись, куда попало. Вместо монастыря устроили колонию для беспризорных. Их поместили 1500. Они уже окончательно разрушили все в монастыре. После недолгого пребывания беспризорных устроили Темниковский лагерь для заключенных, в котором отбывал свой срок заключения и мой духовный отец, вместе со мной посетивший в 1926 г. Саров и Дивеево. Там же оказался и мой друг по богословской школе в Петрограде иеромонах Вениамин (фон Эссен, внук адмирала старого Балтийского флота). Настоятеля Саровской обители игумена Руфина замучили в Арзамасской тюрьме. Также кое-кого из братии.
Дивеево тоже разогнали. Монахиням не дали даже вынести свой скарб. Вышли в чем стояли. Все было закрыто, поругано, превращено в колхоз.
Однако, несмотря на такой террор и полное разрушение, верующие, не без риска, умудрились пробираться в коммунистический лагерь к разоренному святому источнику за целебной водой, хотя в безбожном безумии большевики несколько раз его засыпали. Умолк чудесный саровский звон. С колокольни сбросили разбитые на куски колокола.
Но все это произошло через год после нашего посещения Сарова и Дивеева. На обратном пути из Сарова мы опять остановились в Москве. За это время Донской монастырь был закрыт, а также нельзя было пройти к могиле святейшего Патриарха Тихона, так как она находилась в храме. В одном из храмов монастыря устроили крематорий. Страстной и Симонов монастыри ломали. Много храмов было уже снесено, другие ломали в спешном порядке, точно спеша почему то. Как раз в этот период начато было строительство московского метрополитена и много материалов от разрушенных церквей пошло на его украшение. Вот почему он так красиво оформлен, как нигде в мире.
В Даниловом монастыре вся братия жила в нескольких комнатках, разделенных на маленькие кабинки. Наместник архимандрит Тихон и кое-кто из братии жили в стенных сырых башеньках. Некоторые приспособили под жилье могильные склепы – Данилов монастырь был окружен кладбищем. Замолкли и здесь колокола – не разрешали звонить под предлогом не беспокоить новых, чуждых насельников.
Не задерживаясь в Москве, вернулись в Киев. Епископ Макарий был арестован. У Мириамны Никитичны (женщины, оказывающей помощь духовенству и монашествующим – ред.) был произведен обыск. Уполномоченный ГПУ при этом, разбирая найденные бумаги епископа Макария, не взял с собой те, которые представляли для ГПУ ценный материал. Как потом говорил епископ Макарий, сделал он это умышленно. Если тов. Иванов забрал их с собой, несдобровать бы не только прятавшему, но и той, у которой их нашли. Вскоре тов. Иванова заподозрили во вредительстве и расстреляли. Наряду с неизбежным злом, творимым им по его преступной специальности, он делал для некоторых старцев монахов много добра. Иногда со своим помощником Ч. он приезжал к чтимому иеросхимонаху Арсению. После расстрела тов. Иванова был переведен и его помощник Ч. На новом месте его службы в Конотопе у него случилось несчастье. Разряжая револьвер, он нечаянно убил свою жену, которую очень любил.
Помощника Будикова, заведывавшего Киево-Печерской Лаврой разорвала на части электрическая пила. У алтаря лаврского собора в большой праздник пилили дрова. Пила лопнула, и оторвавшаяся ее часть вонзилась тов. Савицкому в грудь. Так были наказаны участвовавшие в поругании святыни.
Вместо тов. Иванова в киевском ГПУ появился новый начальник тов. Черноморец с новым составом своих клевретов.
Братия Лавры перешла из Феодосиевской церкви, которую закрыли, в Ольгинскую, находившуюся на Печерском базаре. Там она просуществовала несколько лет, пока и эта церковь не была закрыта и братия разогнана окончательно. Ольгинская церковь стала местом паломничества всех прежних посетителей Лавры, число которых, хотя и уменьшалось, но все же до последнего дня было велико.
Лавру и Владимирский собор власти отняли у обновленцев и превратили в антирелигиозные музеи. В главном лаврском соборе на престоле поставили статую Ленина. Кругом развесили кощунственные плакаты. Антирелигиозные пропагандисты с папиросами в зубах по своему объясняли лаврским посетителям достопримечательности, взымая при этом плату за вход.
В этом 1927 г. В Киеве были расстреляны следующие представители духовенства, сидевшие в Лукьяновской тюрьме: о. протоиерей Александр из Петропавловского храма, что на Куреневке, о. архидиакон Онуфрий Михайловского Златоверхого монастыря, священник о. Николай из Воскресенского братства и др.
В этом же 1927 г., не желая плыть по течению и руководствуясь обратной трактовкой большевистского тезиса, что «бытие определяет сознание», считая, что «сознание определяет бытие», я принял в августе монашество в Китаевой пустыни. Постригал меня мой духовный отец со схиархиепископом Антонием (Абашидзе) при участии всего нашего лаврского братства. В то время это было большим событием, как для православных, так и для безбожников. Господь хранил меня. В сентябре этого же года я выехал по послушанию в Петербург и поселился в подворье Киево-Печерской лавры, что на Васильевском острове на 14-й линии. Вместе с тем был принят студентом Высших Богословских курсов (трехгодичных). В то время это была единственная православная школа, нашедшая приют в Эстонском Просветительном Обществе на Екатерингофском проспекте около Никольского кафедрального собора. Преподавателями на этих курсах были остатки профессуры Петербургской духовной академии.
Все остальные, высшие и низшие духовные учебные заведения были закрыты. Раньше всех, в 1922 г. была закрыта Московская духовная академия, затем Казанская, а за нею Киевская. Последняя существовала до 1924 г. И три последних года находилась в доме Владимирского Братства на Сретенской улице. После захвата большевиками всех зданий Киевской духовной академии ректор академии архиепископ Василий (Богдашевский) передал ректорство доктору богословия профессору о. Александру Глаголеву, который вел академические классы вне стен академии. Здание академии большевики приспособили под морскую военную школу, академическую библиотеку сожгли и разорили находившийся при Киевской духовной академии бесценный музей киевской старины и все, что относилось к Киевскому Братству, основанному в 1588 г. и в свое время отстоявшему и укрепившему духовную самобытность православного южно-русского народа в борьбе против польского засилья. Членами этого братства были все запорожские казаки того времени во главе с гетманом Петром Сагайдачным. В 1695 г. гетман Мазепа выстроил прекрасный собор – Богоявленский, принадлежащий этому братству, а затем Киевской духовной академии. Этот собор с находившимися под полом священными могилами большевики впоследствии разрушили до основания. Погибла и могила гетмана П. Сагайдачного, находившаяся у южной алтарной стены.
Перекочевав во Владимирское братство, академия продолжала занятия. На всех трех курсах было немало студентов. С 1923 г. по 1924 г. до самого дня ее закрытия я также состоял в числе студентов-вольнослушателей. Читали тогда следующие, уцелевшие до поры до времени профессора: Ветхий Завет – проф. о. Александр Глаголев, Новый Завет – проф. Николай Смирнов, Историю древней Церкви – проф. Попов, историю Русской Церкви – проф. Ф. Мищенко, церковную археологию – проф. Попович, историю расколов – проф. о. Николай Фетисов. Историю богослужения читал проф. М. Скабалланович, нравственное богословие проф. Мухин, пастырское богословие проф. Экземплярский, историю философии и догматическое богословие проф. П. П. Кудрявцев, гомилетику проф. Рыбинский. Эти профессора, лишенные какого-бы то ни было источника существования, сами нуждаясь, безвозмездно преподавали свои научные дисциплины до закрытия академии большевиками. Несмотря на трудные условия существования, Киевская духовная академия и в эти дни выпустила немало духовных деятелей, подвизавшихся в Православной Церкви. Так, за последние годы существования она дала в епископском сане епископа Дометиана (Горох), епископа Георгия (Делиева), епископа Федора (Вышгородского), епископа Вячеслава (Шкурко), епископа Иоанникия (Соколовского) и много других в низшем сане.
Предпоследний ректор Киевской духовной академии перенес свою кафедру в Богоявленский собор и здесь до 1932 г. – по день своей кончины, – по воскресным вечерам вел свои апологетические беседы, привлекавшие множество слушателей, в особенности молодежь, лишенную духовного просвещения. Другой корифей богословских наук, особенно по апологетике, проф. о. П. Светлов, вел занятия с верными учениками у себя на дому не без риска.
Так обстояло дело с богословским высшим образованием на Украине. Что касается среднего и низшего богословского образования, желающие могли не без труда получить его в Киево-Печерской лавре, где митрополит Антоний в бытность митрополитом Киевским и Галицким положил ему начало. Все монашествующие имевшие богословское образование, а также светские лица, проживавшие на территории лавры, обязаны были вести такие занятия со своими слушателями. Можно сказать, что до ежовщины, постепенно сокращаясь, богословское образование могли получить желающие – конечно, те, которым православный мир доверял после известного испытания…
И в других городах Советского Союза богословская жизнь протекала так же, как и в Киеве. Мы уже упомянули, как обстояло дело в Москве при участии архиепископа Варфоломея, архиепископа Феодора, проф. о. Павла Флоренского, проф. Голубцова и др., проживавших в Москве и в Сергиевом посаде. Студентам приходилось, помимо духовного образования, зарабатывать на кусок насущного хлеба, потому что материальной помощи ни откуда ожидать было нельзя. В таком же положении находилась и профессура. Но и первые, и вторые, несмотря на риск и постоянный страх безбоязненно выполняли свой священный долг.
В Петербурге академия тоже находилась в другом помещении. Она тоже до последнего дня существования выпустила немало епископов, священников и других церковных служителей. Просуществовала она до 1920 г., когда она была закрыта по распоряжению советской власти. После изгнания из помещения академии большевики запретили ей именоваться «академией» и разрешили называться «высшим богословским институтом». Затем и это название им не понравилось. Тогда они приказали именовать ее «Высшие Богословские курсы». С таким наименованием я застал ее, когда прибыл в Петербург в 1927 г. Во главе стоял старый магистр богословия о. Николай Чепурин (впоследствии митрополит Ленинградский Григорий), проректором был доктор богословия проф. о. А. Петровский. Проф. Чепурин читал гомилетику и пастырское богословие, проф. Петровский – Ветхий Завет. Известный всему просвещенному церковному миру проф. А. А. Димитриевский читал литургику и церковную археологию, проф. Василевский читал историю Русской Церкви, проф. А. Обновленский каноническое право, проф. о. М. Чельцов – Новый Завет, проф. о. Виталий Лебедев нравственное богословие. Проф. о. Н. Чепурин – апологетику и философию. Проф. П. Мироносицкий пение, проф. Шкловский языки, проф. Иоаникиев историю древней Церкви и сравнительное богословие. С более талантливыми и заслуживающими доверия учениками дополнительно вели занятия некоторые профессора, например, известный проф. Бриллиантов и др. Были также и маленькие законспирированные богословские кружки. Туда часто входили студенты разных институтов и университета. Никакой политикой в них не занимались, но безбожию не было пощады, изучали теорию и практику того, что так живо интересует каждого христианина, тем самым укрепляя себя духовно на случай всяких неожиданностей со стороны коммунистов. Когда наступил огненный экзамен, все, за редкими исключениями, показали себя христианами первых веков, как профессора, так и студенты.
Когда я прибыл в Петербург, на трех курсах было около 120 студентов. Лекции читались по вечерам, так как днем все были заняты на работе. Учение было бесплатное. Правда, кое-что поступало от епархии и от патриархии, но очень мало, разве на печатание лекций на ротаторе. Академическим храмом был храм, находившийся в помещении, где читались лекции, но академический храмовый праздник был на св. апостола Иоанна Богослова. В первый мой приезд на храмовый день всенощную служил наш бывший студент епископ Макарий Муромский, а литургию совершал архиепископ Хутынский Алексей.
Иногда происходили академические акты, защита и присуждение докторский и магистерских степеней. Кандидатские работы писались на заданную тему по той или иной богословской дисциплине. Утверждал академический совет после одобрения. Семестровые сочинения писались на вывешенные, на доске темы по заданию профессоров. Так как время было опасное и не было уверенности в грядущем дне, письменные работы не всегда держали в жилых помещениях, потому что при обысках, ГПУ забирало все и никогда не возвращало, так что труд пропадал. А писать в ту пору было не то, что в доброе старое время или теперь в духовных школах заграницей. Чтобы не пропадало время, в одно из тюремных сидений удалось написать две семестровые работы по сравнительному богословию и отправить их по назначению в двойном дне фанерного баула.
В тот период большевики любили устраивать диспуты, приглашая на них духовенство разных ориентаций. Такие диспуты проводились в столицах и в провинции. Руководили ими безбожники вроде Луначарского и ему подобных. Если на диспутах участвовали обновленцы, то безбожники оказывались победителями. Интересно было наблюдать на диспутах лже-митрополита А. Введенского и Луначарского. Когда последний критиковал религию и Православную веру, Введенский ее, как будто защищал, но эта защита носила странный характер. Толпа часто аплодировала Введенскому, наивно полагая, что он хорошо парирует безбожнику. На самом деле было далеко не так. Эта замечательная пара довольно часто вместе ездила в разные города на гастроли. В их распоряжение большевиками предоставлялись самые вместительные помещения, театры и т.д. Обычно расклеивались рекламные плакаты с приглашением православных и представителей других религий. Однако, скоро участие православных стало невыгодно большевикам и она перестали их приглашать, да и сами православные не пожелали участвовать при такой безбожной обстановке. Например, архиепископ Иларион (Троицкий) составил себе репутацию непобедимого оппонента антирелигиозников в Москве. В Киеве такими оппонентами были архиепископ Василий и о. Анатолий Ж. (Жураковский – ред.). В Петрограде о. Николай Чепурин. Последний после одного из своих выступлений на диспуте против Луначарского заметил нам, студентам, что после этих диспутов всегда чувствуешь себя так, как будто тебя окунули в помойную яму, неприятно там бывать и лучше вообще нам, православным, не выступать. Такого же мнения был и архиепископ Василий (Богдашевский). По словам близких к Введенскому лиц, он всегда после этих диспутов кутил с Луначарским в лучших советских барах. Когда большевики увидели, что диспуты не достигают цели, они их прекратили, а стали устраивать безбожные карнавалы, а также проводить в клубах, нередко устроенных в храмах, безбожные спектакли. При этом приноравливали их к большим православным праздникам и особенно бушевали под Рождество Христово и Пасху. Однажды в Киеве на Куреневке на Рождество Христово поставили кощунственную пьесу. Одна из девушек, изображавшая Божью Матерь, на следующий день была найдена убитой. Ходили слухи, что ее убили родственники – они не могли перенести позора, что у них выросла такая безбожница. В селе Недапчичах Черниговской области, Любечского района, под Пасху в клубе устроили пьесу под названием «На горячем»… В ней безбожники изображали священника, проживавшего на нелегальном положении, которого верующие пригласили совершить таинство крещения и как его накрыли комсомольцы. Пьесу играли школьные подростки 13 и 14 лет. Этим детям прививалась ненависть к духовенству и Церкви, а также поощрялся шпионаж, который потом выливался в такие уродливые формы, что дети доносили на своих родителей. Это поощрялось, а некоторые дети даже получали подарки от школьных безбожных руководителей.
На торфяных разработках около села Мнев, Черниговской области, Михайло Коцюбинского района, под Пасху поставили антирелигиозную пьесу. Неожиданно пошел сильнейший дождь с громом и молнией, вода просочилась на сцену, публика начала разбегаться, а политруки приказали, чтобы артисты играли до конца, несмотря на опустевший зал. Такие картины можно было встретить всюду в Советском Союзе в городах и селах. Союз воинствующих безбожников, обыкновенно награбив в закрытых храмах священнические облачения, иконы и кресты, наряжался в ризы и на грузовике под праздник во время богослужений останавливался около храмов и переодетые безбожники начинали плясничать и глумиться над верующими. Возмущенные верующие часто давали отпор организованным безбожникам хулиганам – бросали в них камни с мостовой, палки и т.п. За этот отпор и причиненные увечья, если они были, привлекались к ответу, главным образом, духовенство, которое не всегда могло сдержать справедливый гнев верующих. Им приходилось платить за это иногда своей жизнью, так как их судили по самым суровым статьям советского закона, вплоть до расстрела – вооруженная контрреволюция, подстрекаемая попами и их пособниками. Иногда власти сами провоцировали подобные стычки, дабы под благовидным предлогом избавиться от вредного, с их точки зрения попа. Так погиб, например, епископ Велико-Устюжский Иерофей (Агафоник) при народе в мае 1925 г.
На лаврском подворье, когда я прибыл туда, проживало 18 монахов. Во главе стоял архимандрит Иоасаф. Огромный храм не всегда вмещал посещавших его верующих. За исключением нескольких квартир в митрополичьем доме, все было отобрано советской властью. Их представители уже от себя сдавали квартиры за высокую очень плату, за храм брали отдельно. Но так как посещаемость храма была огромная, мы были в состоянии не только все оплачивать, но даже излишки посылать в Киев на лаврскую богадельню, конечно, не официально. Каждый священнослужитель обязан был зарегистрироваться в так называемом «отделе культов», без чего не имел права служить. В больших городах это было проще, а в малых и селах довольно трудно, потому что царил местный произвол.
За отсутствием назначенного возглавлявшим тогда всю Церковь митрополитом Сергием митрополита Ленинградского Иосифа (Петровых) епархией управлял епископ Николай Петергофский (впоследствии Крутицкий). Помимо него в городе проживали: архиепископ Алексей Хутынский (будущий патриарх Алексей I), архиепископ Гавриил (Воеводин), изгнанный из своей Полоцкой епархии большевиками, епископ Стефан (Бех), находившийся не у дел, так как с него была взята подписка о невыезде из города, а также петроградские викарии: епископы Димитрий Гдовский, Григорий Шлиссельбургский, Сергий Нарвский.
Все главные соборы были отняты от православных и переданы обновленцам: Исаакиевский, Казанский, Благовещенский, Андреевский, а также много храмов. У православных в то время было храмов 30. Из них около 10 подворий разных монастырей, а также Александро-Невская лавра с 50 человек братии, большой Ново-Девичий монастырь со 100 насельницами, приблизительно. Все же большая часть храмов была уже закрыта, не считая домовых и некогда бывших при учебных заведениях церквей. Кафедральным собором считался храм Воскресения-на-Крови.
В первый год пребывания в Петербурге, в 1927 г., на рождественские каникулы я поехал вместе со своим другом архимандритом Львом (Егоровым) на богомолье в древний русский город – Великий Новгород. Тяжело было видеть варварское разрушение нашей церковной старины здесь. В новгородском кафедральном соборе св. Софии, памятнике XII века, иногда устраивали увеселения, а мощи святых были обнажены. В не менее древнем знаменитом Юрьевском монастыре на живописном берегу озера Ильмень был устроен дом инвалидов. В чудесном соборе этого монастыря из-за сырости и отсутствия отопления позолота с многоярусного дивной резьбы иконостаса падала на пол. В Арсеньевском монастыре, расположенном на живописном острове вблизи Новгорода, все было закрыто, монахи изгнаны, сам монастырь отдан в аренду простому крестьянину, который привел его в ужасный вид. Он исполнил нашу просьбу и открыл соборный храм со священной гробницей преподобного. Там мы увидели мерзость запустения. Посетил Антониев, Моисеев и Хутынский монастыри. Всюду одна и та же печальная картина разорения и уничтожения.
Приехал я в Петербург как раз в тот период, когда начинался раскол среди православных в связи с декларацией 1927 г. митрополита Сергия. Что предшествовало ей, можно представить, если принять во внимание хоть часть всего вышеизложенного. Но как бы ни было тяжело, митрополит Сергий не должен был ее подписывать, если он ее действительно подписал в такой недопустимой редакции, в какой она была опубликована, или признал свою подпись. Этой декларацией он наносил удар идейной борьбе Православной Церкви с богоборческой властью, затемняя в глазах православных и всего мира ореол мученичества и исповедничества, раскалывая Православную Церковь на две половины. Нельзя было покупать у коммунистов видимость церковной свободы такой дорогой ценой. «Горе миру от соблазнов», учил Спаситель, «но горе тому, через кого соблазн приходит». Так было в данном случае.
В оправдание митрополита Сергия приводилось такое рассуждение: не пойди он на уступки, он был бы арестован и на его место мог прийти иерарх более беспринципный, чем он, например митрополит Серафим (Александров), декларация могла бы оказаться еще хуже. Но хуже быть не могло! Другие в оправдание митрополита Сергия повторяли его слова о том, что сейчас он переходит грязную лужу, но зато его приемник пойдет по сухой чистой дороге. И это не оправдалось на деле! Преемник по пути соглашательства пошел еще дальше своего учителя. В результате православные, изверившись в своих духовных руководителях, услышав, что с амвона провозгласили заведомую ложь, потеряли чувство сопротивляемости в борьбе со злом, стали поспешно отходить от Православной Церкви, не так защищая ее, как в первые годы, а коммунистам были развязаны руки для окончательной расправы со стойкими иерархами, духовенством и мирянами.
Что дала митрополиту Сергию его декларация? Что к 1941 г. почти все было ликвидировано за исключением самого митрополита Сергия и нескольких епископов при нем, не более десятка на всю страну и двух десятков священников, невольных агентов ГПУ! Я вспоминаю беседу с епископом Парфением еще задолго до этой трагедии о том, что Господь за грех народов попускает исчезновение некоторых церквей совершенно с лица земли, как это было, например, с цветущей Карфагенской Церковью. Во время ее расцвета там было несколько десятков епископов, сейчас полное опустошение и о ней осталось только воспоминание. Так может быть и с Русской Православной Церковью. Когда я впоследствии передал эту беседу схиархиепископу Антонию, он сказал: «А знаешь, что я тебе скажу? Может быть, в то время епископ Парфений был в Духе Святом и сказал тебе это»!
Архиепископ ЛЕОНТИЙ (Филиппович) Русский Пастырь № 14/1992 г.
Архиепископ Леонтий (Филипович) родился в 1907 г. в России. С детства он посещал Киево-Печерскую Лавру, где впоследствии и стал послушником. В 20-х и 30-х годах, годах неописуемого террора и преследования Святой Церкви Христовой, будущий епископ избирает узкий и тернистый путь служения Христу. Он знакомится с будущими новомучениками и исповедниками Российскими, помогает им и впитывает в себя их дух, таким образом, являясь живой нитью связывающую нас с той эпохой. Будущий епископ не избегает участи исповедников веры и трижды сидит в тюрьме. В 1941г. архимандрит Леонтий принимает архиерейский сан в Почаевской Лавре с титулом епископа Житомирского. С 1941-43 гг. епископ Леонтий рукополагает свыше 300 священников, несколько епископов и открывает сотни храмов. В 1943 он покидает Родину, входит в состав архипастырей Русской Православной Церкви Заграницей и назначается сперва епископом в Австрию и Германию, а впоследствии в Южную Америку, где он подвизается до своей кончины в 1971 году. Архиепископ Леонтий был очень близок к приснопамятным архиепископам Иоанну (Максимович) и Аверкию. Немало материала из воспоминаний Владыки Леонтия о церковных деятелях российского лихолетия вошло в труд протоиерея Михаила Польского – «Новые Мученики Российские».
Святейший Патриарх Тихон, в свое время анафематствовавший советскую власть и не снявший этого проклятия до самой своей внезапной и загадочной смерти в 1925 г., видя все возрастающие страдания гонимой большевиками Русской Православной Церкви и желая облегчить сколь возможно невыносимо тяжелое положение духовенства, вскоре после разстрела Петроградского Митрополита Вениамина, архимандрита Сергия (профессора Шеина) и других участников так называемого «процесса церковников» начал прилагать большие усилия к тому, чтобы каким-нибудь образом добиться установления более нормальных и, по возможности, «мирных» политических отношений между Православной Церковью и советским государством.
Закон об отделении Церкви от государства, как казалось многим, был совершенно правильным актом безбожной и воинствующей против всякой религии советской власти по отношению к Русской Православной Церкви.
Родился 29 марта 1907 г. в г. Двинск (Латвия (тогда на территории Российской империи)). После революции в эмиграции в Латвийской республике в связи с изменением государственных границ. Учился в Двинске. Участник съезда Русского студенческого христианского движения (РСХД) в Печерах. Женат на Валентине Григорьевне Ионовой. Принял решение посвятить себя церковному служению. Уехал на учебу в Париж и окончил Свято-Сергиевский православный богословский институт. 30 октября 1932 г. Алексей Ионов был рукоположен во диакона. После окончания Парижского института о. Алексий возвращается в Латвию и с 18 декабря 1933 г. становится настоятелем Аксеново-Горского прихода. Вокруг молодого и талантливого священника собирается община, которая начинает выпускать собственный миссионерский листок. Летом 1935 г. в имении Адамово (около Резекне) был проведен первый слет русских скаутов Латвии. В нем участвовало около 300 человек из почти что всех русских скаутских и гайдовских дружин. Начальником лагеря был скм. Лев Буковский, а духовником – тогда еще совсем молодой о. Алексей Ионов, сам бывший в юности скаутом (из книги проф. Ю.В.Кудряшова «Российское скаутское движение»).
С сентября 1937 г. о. Алексия переводят в Ригу, где он служит вторым священником в Александро-Невском храме. В Риге он был духовным руководителем одной из рижских скаутских дружин.
В августе 1941 г. в числе первых посланников митрополита Сергия (Воскресенского) отправляется в Псков и участвует в восстановлении псковских храмов. С 27 августа 1941 г. о. Алексий служил в г. Острове и являлся благочинным Островского округа. Под руководством и при активном участии благочинного ремонтировались и открывались храмы, совершались богослужения, церковные таинства. Отец Алексий проводил катехизические занятия со взрослыми, благодаря его усилиям в школах района были введены уроки Закона Божия. Немало сил миссионером было отдано на подготовку учителей для преодавания этого предмета. Отец Алексий проявлял заботу о военнопленных: для них совершались специальные богослужения, в храмах проводился сбор вещей, медикаментов и продуктов. Также благотворительная деятельность благочинного и его помощников охватывала беженцев и детей-сирот. Указом экзарха Сергия от 17 августа 1942 г. о. Алексий Ионов был награжден орденом Миссии I степени. 28 апреля 1943 г. о. Алексий был переведен в г. Гдов настоятелем Св.-Афанасиевской церкви и назначен благочинным Гдовского округа. 22 августа 1943 г. прот. Алексий Ионов был назначен настоятелем Варлаамовского храма в г. Пскове. 8 февраля 1944 г. о. Алексий Ионов в связи с общей эвакуацией был отчислен от Псковской миссии и назначен вторым священником рижского Александро-Невского храма. Помимо этого о. Алексий обслуживал духовные нужды многочисленных беженцев: совершал для них богослужения, проводил евангельские беседы, читал лекции. С приближением линии фронта о. Алексий вместе с семьей эвакуировался в Европу. Оказавшись в конце войны в Германии, он включился в Русское Освободительное Движение (возглавляемое Комитетом Освобождения народов России и генералом Власовым). После окончания войны о. Алексию удалось избежать насильственной репатриации в Советский Союз и он вместе с близкими людьми уезжает в США. Вступил в клир Северо-Американской митрополии (далее – САМ) и изначально исполнял обязанности настоятеля церкви Казанской иконы Божьей Матери в Си-Клиффе (пригород Нью-Йорка). В 1949 году стал благочинным Нью-Йоркского округа. Позже стал членом митрополичьего совета, секретарем Большого Собора епископов, председателем Благотворительного комитета САМ, с 1961 года редактором «Русско-Американского Православного Вестника» и др. Кроме того, церковное руководство САМ часто о. Алексию поручало выполнение различных разовых заданий.
В 50-60-х годах протоиерей Алексий принял активное участие в работе Свято-Серафимовского фонда, который занимался духовной помощи православным эмигрировавшим в Америку. Проводились культурно-просветительские вечера и беседы, распространялась духовная литература. Опубликовал воспоминания о деятельности Псковской миссии в журнале "По стопам Христа" (1952). После 1970 г. митрополия восстановила каноническое общение с Московским Патриархатом. Это вызвало протест священника. В итоге, 16 февраля 1970 года о. Алексий был исключен из клира митрополии и освобожден от должности настоятеля церкви Казанской иконы Божьей Матери в Си-Клиффе. Тогда же протоиерей Ионов перешел в клир Русской Православной Церкви заграницей и стал совершать службы в домовом храме, освященном во имя Св. преп. Сергия Радонежского в городке Глен-Ков. Там же была оборудована и квартира настоятеля. В 1974 году архиерейский Синод РПЦЗ возвел о. Алексия в сан протопресвитера. В 1975 году Алексий Ионов был переведен на должность настоятеля Синодального подворья.
Служил в церкви Всех святых в земле Российской просиявших в г. Бурлингейм близ г. Сан-Франциско (шт. Калифорния, США).
Однако вскоре, о Алексий сильно заболел и не мог исполнять свои обязанности. 22 января 1977 года закончился земной путь русского православного священника из Латвии.
Составлено по источникам:
Зноско-Боровский Митрофан, прот. Памяти протопресвитера Алексия Ионова // Православная Русь. 1977. № 5. С. 7-8.
Корнилов А.А. Духовенство перемещенных лиц: Биографический словарь. - Нижний Новгород, 2002. - С. 18-19.
Шмеман Александр, прот. Дневники: 1973-1983 / Пер. с англ. - М.: Русский путь, 2005. - С. 662-717.
50 лет истории прихода храма Всех святых в земле Российской просиявших в г. Бурлингейм (шт. Калифорния США.
В литературе и кинематографе
Алексей Ионов — прототип героя романа Александра Сегеня «Поп» и снятого по нему одноименного фильма, священника Александра Ионина. При этом между биографией прототипа и персонажа имеются существенные расхождения (в частности, персонаж показан лояльно относящимся к Советам, тогда как реальный прототип был их непримиримым противником; персонаж остаётся в СССР и отбывает срок заключения, тогда как прототип стал эмигрантом). Да и по самому типажу - Алексий Ионов являлся человеком высокообразованным, тогда как герой фильма был типичным сельским батюшкой.
Не опубликованные по сей день письма митрополита Антония († 1936) к митрополиту Флавиану (Городецкому), написанные в 1905–1915 годы, интересны не только с церковно-исторической точки зрения, но, главным образом, тем, что передают дух той переломной в судьбах России эпохи, а также показывают образ мыслей иерарха, сыгравшего значительную роль в жизни Вселенского Православия.
Если судьба вас занесла в Буэнос-Айрес, то прежде, чем отправиться изучать особенности аргентинского образа жизни, посетите православных храм – собор Святой Троицы. Отстояв воскресную службу и пообщавшись с местным батюшкой, вы поблагодарите Провидение, «Добрый Ветер», который вас привел в Южную Америку. Ибо вы откроете в себе непреложный смысл своей русскости и православности.
И сколько таких душ на Родине! И как они ждут воскрешения четырехдневного Лазаря - возрождения несчастного русского народа. И, Бог даст, дождутся. Такая вера подлинно творит чудеса.
Торжественное открытие состоялось 5 февраля в Ялте в присутствии Председателя Гос. Думы РФ С. Нарышкина. При этом новые крымские властители заявили, что установка этого монумента была запланирована еще десять лет назад, но украинские чиновники (апеллируя к памяти миллионов - жертв сталинского голодомора, а также изгнанным крымским татарам) не позволили этому осуществиться. 
"Назидательный урок для юношей из Притчи о блудном сыне"
Выходящая в Аргентине газета «Наша Страна», совсем запутавшись в своих совпатриотических симпатиях и неумело пытаясь восстановить свое реноме после открытой поддержки чекистской авантюры на Юго-Востоке Украины, в которой редакция усмотрела защиту и собирание «русского мира», – решила призвать себе на помощь известное Обращение Главнокомандующего Вооруженными Силами на Юге России генерал-лейтенанта А.И. Деникина к «населению Малороссии» (№3007 за февраль 2015 года). 
Праздник Крещения 6/19 января 2015 г. прошел в Свято-Филофеевском женском монастыре в Швеции (ИПЦ Греции).
Официальный сайт Болгарской Православной Старостильной Церкви сообщил о радостном событии: диалог о создании официального церковного общения между Болгарской Православной Старостильной Церковью и Церковью Истинных Православных Христиан в Греции пришел к успешному завершению.
,.jpg)
Буковский, а духовником – тогда еще совсем молодой о. Алексей Ионов, сам бывший в юности скаутом (из книги проф. Ю.В.Кудряшова «Российское скаутское движение»).